несмотря на войну с Персией и Турцией. Вот итог сил, который был нужен для того, чтобы занять и удержать Закавказье. Оборона его против России была бы делом чисто морским.

Я глубоко убежден, что кавказский перешеек не остался бы до 1864 года при одних своих туземных хозяевах и что если он не обращен в чудовищный Гибралтар, преимущественно против нас, то этим мы обязаны исключительно тому обстоятельству, что успели заблаговременно перешагнуть горы.

Но если бы закавказский край был действительно обращен в громадный Гибралтар, каковы были бы для нас последствия?

Я думаю, очень нехорошие. Первым последствием было бы то, что Черное и Каспийское моря, из внутренних бассейнов, какими они должны быть, стали бы достоянием недругов, и нам бы не дали выпустить на их воды ни одной лодки, и это уж навсегда. Но этого мало. Мы были бы тогда относительно морской державы, занимающей Кавказ, в положении бессильной Греции, и каждый Пасифико[29] стал бы командовать Россией. Надобно вспомнить, что вся южная часть европейской России создана Черным морем. Покуда мы не овладели северными берегами его, Россия кончалась к югу пустыней, где могли жить только рассеянные хуторяне, довольствовавшиеся всем со своего куска земли, так как ни продавать, ни покупать там было нечего. Край этот заселился тогда лишь, когда открылись ему сообщения с целым светом. Черное море есть окошко, которым воздух и свет входят в южную Россию, считая тут Новороссию, Малороссию, киевское генерал-губернаторство, донскую землю и Северный Кавказ. Наша южная железная дорога примкнет к Черному морю всю южную половину России и, вероятно, сделает его первым по важности из русских морей. Но европейский владелец Закавказья мог бы каждую минуту запереть это окошко. Через 24 часа после написания телеграфической депеши в Лондоне или Париже Черное море обращалось бы для нас в ту же безвыходную степь, какая замыкала Россию с юга до времен Екатерины. То, что теперь может предпринять только великий европейский союз, находилось бы тогда в руках одной морской державы. Пользование Черным морем было бы для нас чем-то вроде награды за хорошие отношения к владельцу Закавказья.

Но эти невыгоды не ограничивались бы только Черным морем. Далее к востоку наше положение было бы еще хуже. Не говоря уже о том, что с потерею исключительного господства на Каспийском море нам пришлось бы при каждой войне занимать Астрахань, как мы занимали Кронштадт и Севастополь; что в случае падения ее Волга, на известном протяжении, могла бы послужить для неприятеля таким же военным путем, как Миссисипи для федералистов[30]. Но все огромное протяжение нашей границы от Каспийского моря до китайских пределов сделалось бы политическою границей в полном смысле слова, потребовало бы крепостей и армий для своего охранения. Если б одна из морских держав успела вовремя утвердиться на кавказском перешейке, весь закаспийский край стал бы в непродолжительном времени прямо или косвенно ее достоянием. Мы видим, как скоро в руках некоторых европейцев фактории для торговли ситцами обращаются в крепости, купеческие приказчики в губернаторов и верблюжьи погонщики в сипаев. Теперь степи внутренней Азии составляют неисчерпаемый запас земель, куда понемногу распространяется русское население; мы имеем в них не только для империи, но для русского народа свой форпост. Тогда же вместо двухсот солдат, которые на Сырдарье бьют кокандские армии[31], пришлось бы держать далеко позади целые корпуса для охранения оренбургской и сибирской линий; а каждая война охватывала бы пределы империи кругом от Архангельска до Семипалатинска. Все природные военные средства беспредельных пустынь Средней Азии были бы направлены против нас. Нам, конечно, не подарили бы кочевников. Киргизские орды, вместо того чтобы быть послушными пастухами, были бы обращены в тех же черкесов и чеченцев, постоянно угрожающих нашествием нашим пределам; с винтовками и поддержкою сзади киргизы стоили бы черкесов. А мы знаем по опыту, что охранение только тысячеверстной кавказской линии требовало массы войск, с которою можно было начать европейскую кампанию; не потому, чтобы неприятель был силен, а потому только, что он мог внезапно появиться на каждом пункте. От устья Кубани до Китая мелкая война стала бы нормальным состоянием наших пределов. В таком положении вещей было бы уже не до Амура; занятие илецкой линии стало бы для нас труднее тогда, чем было теперь занятие Маньчжурии.

Но что всего важнее, утверждение чуждого европейского владычества в Закавказье решило бы безвозвратно азиатский вопрос, величайший из вопросов всемирных, и решило бы против нас. Англичане ли, французы ли захватили бы Закавказье, все равно сумма европейского влияния в Азии была бы, помимо всяких личных разборов, всегда направлена во вред нам. Индия и Кавказ всегда были бы согласны между собою на этот счет, и русское влияние в Азии ограничилось бы нашими военными линиями; а для государства, которое на пространстве 13 тысяч верст не только соприкасается, но безраздельно сливается с мусульманскою и языческою Азией, не будучи разделено с нею никаким естественным пределом, постоянно вдвигаясь в нее, – то, что называют вообще азиатским вопросом, составляет первый, величайший интерес будущего. В последующих письмах я еще возвращусь к этому предмету, о котором упомянул вскользь, для полноты очерка.

Прочное утверждение русского владычества на кавказском перешейке не только устранило подобную опасность в будущем, но, можно сказать, решило уже будущее в нашу пользу, тем, что устранило даже возможность соперничества на всей нашей азиатской границе. Ныне весь южный предел русской империи, от Дуная до Китая, вполне обеспечен. Мимолетные в народной жизни обстоятельства, подобные восточной войне, могли обессилить нас на Черном море; но положимся покуда на константинопольского дипломата, слова которого я привел и который знает, что говорит, утверждая, что «море это географически становится русским». Кавказский перешеек, навсегда за нами укрепленный, закрывает покуда Среднюю Азию не только от действия, но даже от нескромного взгляда других европейцев; от нас зависит сделать эту позицию неприступною со всех сторон. С покорением гор кавказская армия стала свободною, и пределы русского влияния в Азии зависят теперь только от воли самой России.

Тяжкою и чрезвычайно долгою борьбой куплен такой результат; но историческое значение его для государства, для русской народной семьи, далеко покрывает все жертвы. Мало было занять Закавказье. Покуда горы не были покорены, занятие это ничего не значило; каждая война ставила на карту судьбу кавказского перешейка и сопряженную с нею участь всех южнорусских пределов. Великим торжеством своим Россия обязана исключительно, безусловно, только настойчивости правительства. Между тем как общество смотрело с равнодушием, даже в невниманием на кровавую горскую войну,