— Девочка, покажи аппарат. — Смуглый тонко улыбнулся и потянул пятерню.

— А ну, не тронь! — тонко сказал Борис. Хлестко получил пятерней по носу и стукнулся затылком о гулкий киоск…

Что было делать? Взывать к совести? Господи, у этих-то — совесть? Драться? Но каждый из четвертых юных дембилей — натренированный в своих подвалах и подворотнях — раскидает троих мальчишек и девчонку в один миг. Да и как драться, если уже вяжет все мышцы и жилки клейкий неодолимый страх… А камера? Отберут или расшибут — и всему делу конец! Федя беспомощно глянул на прохожих. Рослый парень в расписной майке встретился с Федей глазами, покрепче ухватил под руку свою девицу и ускорил шаги. Федя скрутил в себе стыд и отвращение к себе и громко сказал пожилому прохожему:

— Дяденька, чего они лезут!

Прохожий — этакий крепкий пенсионер и с виду ветеран — обратил грозное лицо:

— Вы зачем пристаете к ребятам!

— Иди, иди, дядя, — тихо и выразительно сказал тот, что стоял в сторонке, и сунул в карман руку.

— Хулиганье, — с достоинством произнес "дядя" и пошел дальше, постукивая тростью.

Тот, что похож был на огурец, хмыкнул:

— Тихо, пионеры. Мы только посмотрим технику. Мы тоже любители… — И, в свою очередь, потянулся к камере. К Оле…

Тогда Нилка — маленький, лохматый — скакнул вперед. Странно изогнулся, вскинул перед лицом руки и направил на врага прямые, как досочки, ладони.

— Отстань, с'сволочь!

На миг все замерли. Огурец гоготнул:

— Это что за козявочка? Чудо…

Но это было еще не чудо. Чудо случилось через секунду.

— Здорово, парни! Из-за чего базар?

Это возник невесть откуда одноклассник Феди Кроева Гошка Куприянов — Гуга.

Глядя на белокурого снизу вверх, Гуга дипломатично сообщил:

— Иду это я мимо, вижу, вы, Геночка, с кем-то беседуете. Смотрю — да это мой друг Шитик!.. Шитик, привет! Вас тут не обижают, случайно?

— Шел бы ты, Гуга, — сказал белокурый Геночка.

— Дак я и шел! То есть мы… — Гуга оглянулся. Пятеро, похожие на компанию Геночки, стояли неподалеку редкой цепочкой. С абсолютно равнодушным видом. Подошел еще один, стал в двух шагах. Лет восемнадцати, похожий на индейца, со смоляными космами до плеч, с пестрой тесьмой на лбу, в куцей, выше пупа, узорчатой безрукавке и шортах из обрезанных джинсов. Он спросил без улыбки:

— Гуга, ты чем-то озабочен, брат мой?

— Да вот, Герцог… Друзей встретил, а у них с Геночкой вроде чего-то… такое…

— Нехорошо, Геночка, — едва разжимая губы, укорил Герцог. — Я же тебе говорил: эскалация немотивированных насилий дестабилизирует общество…

— Какие насилия! — светски улыбнулся Геночка. — Обижаешь, Герцог… Пошли, мальчики, нас не поняли… — И четверо зашагали походкой свободных и ленивых людей. Федя, не веря еще спасению, смотрел им вслед! А когда взглянул опять на Гугу и Герцога, те тоже уходили со своей компанией. Легко и небрежно. Словно забыли про случившееся. Впрочем, Гуга обернулся и качнул над плечом растопыренной пятерней.

— Айда отсюда, — морщась, проговорил Федя.

Они были далеко уже от улицы Репина, но шли все еще молча, не глядя друг на друга. Федя стискивал зубы и сопел от унижения… Борис вдруг спросил со вздохом:

— Миссисипи, а что за прием ты изобразил? Когда эти полезли…

Нилка головы не поднял, сказал неохотно:

— Это я в кино видел, про Шао-Линь… Китайское единоборство. Стойка такая.

— А после стойки-то что делать? Знаешь?

— Не знаю… Я больше ничего не выучил.

Федя подумал, что Нилка в тот миг был похож на тощего взъерошенного котенка. И стало тоскливо. От беспомощности.

— Конечно, это было с'смешно, — шепотом признался Нилка.

Тогда Борис сказал тихо и безжалостно:

— Нам не смешно, а до жути стыдно. Верно, Федь? Нил один хоть как-то сопротивлялся…

— Почему один? Вы тоже… — нерешительно заспорил Нилка.

Оля, сердито размахивая камерой, возразила:

— А что можно было сделать-то? Ну, подумайте сами.

— Все равно тошно, — вздохнул Федя.

Оля спросила осторожно:

— А этот… который заступился… он правда твой друг?

— Гуга-то? Из нашего класса… У Гуги друзей, по-моему, нет, есть компаньоны. Он деловой человек… Придется, кстати, пятерку отдавать. Думаете, он просто так нам пальчиками махал? Сумму показывал. Плату за спасение…

— Фиг ему! — возмутился Нилка.

— А почему фиг? — горько сказал Федя. — Они же нас правда выручили. Мы же им не друзья, никто… Могли мимо пройти, а вступились. Честный заработок.

— Милиции тоже платят зарплату, — в тон ему отозвалась Оля. — Только не видать ее, милиции-то, когда надо…

— Теперь еще частных телохранителей можно нанимать, — заметил Борис. — Коммерция.

Нилка сердито пнул на асфальте окурок.

— Лучше уж баллончики носить с собой. С этой… крабовой солью.

Никто не засмеялся. Оля сказала:

— Против такой банды пушка нужна, а не баллончик… Ну, брызнешь в них, они очухаются, догонят. Тут же, среди толпы… И никто не заступится, сами видели…

— Я же говорил: не надо соваться в эту дембильскую кашу! — вырвалось у Феди.

— Навсегда от нее все равно не спрячешься, — сказала Оля.

Нилка произнес тихо и непримиримо:

— Навсегда не спрячешься, но в нашем городе не надо, чтобы толпа была.

— Куда же денешься, раз она есть, — пробормотал Борис.

— Я же не вообще про город, а про который с'совсем наш. Тот, который мы… делаем…

Так второй раз сказал он, что есть у них свой, общий Город, ведомый им одним… И стало легче на душе.

Но Нилка не кончил разговор про толпу. Видно, что-то его зацепило. Он проговорил с болезненной ноткой, будто трогал языком больной зуб:

— В толпе или не замечают никого, или все прут куда-нибудь с'стадом… Папа говорит, что это с'синдром толпы… Он мне это сказал после одного происшествия…

— Какого? — спросил Федя. Было почему-то жаль Нилку.

— С'стыдно вспоминать…

— Ну, не вспоминай тогда, — покладисто сказала Оля.

— Нет, я с'скажу. Потому что мы ведь… вместе… Это когда я жил еще в старом доме на улице Тургенева…

И пока брели они вот такие, приунывшие, виноватые перед собой и друг перед другом, Нилка рассказал про то, что случилось два года назад.