Он и на этот раз начал с Хаджи-Тархани, но теперь вывез из нее все, что имело какую-нибудь ценность, жителей приказал перебить, а город разрушить до основания. Это было исполнено настолько добросовестно, что татары и не пытались потом восстановить его. Проще и легче оказалось построить новый город на противоположном берегу Волги, там, где стоит нынешняя Астрахань.

Такая же участь постигла Старый Сарай, а за ним и столицу Орды, Сарай-Берке. Тут Тимур проявил особенную свирепость, которая получила свое подтверждение при раскопках этого города: под развалинами были обнаружены целые нагромождения изрубленных на части человеческих останков, которые, видимо, нарочно складывались в особые пирамиды или штабели.

С подобной же беспощадностью были разрушены и все другие крупные города Орды. Укек, Сараил-Джадид, Бальджимин, Салхат, Маджар, Азак и иные важные центры обратились в руины, вокруг которых едва теплилась жизнь.

Уничтожая эти города, Тимур не только мстил Тохтамышу и татарам: он сознательно и продуманно разрушал всю линию караванной торговли Китая с Европой. Это ему было нужно по двум причинам: Китай уже стоял на очереди в плане его завоеваний, и этими действиями Железный Хромец наносил ему первый удар. Одновременно он хотел, вдобавок к военному разгрому, в корне подорвать экономическую жизнь Орды, чтобы она не могла больше помышлять о каком-нибудь соперничестве с его империей.

И этой цели он достиг вполне: могущество Орды было сломлено навсегда. Своим сокрушительным походом Тимур низвел ее на положение угасающей второстепенной державы, чем невольно оказал неоценимую услугу Руси, чрезвычайно облегчив ей полное освобождение от татарского ига.

Правда, в последующие годы под властью Эдигея Орда несколько оправилась от этого страшного разгрома и, прежде чем развалиться на отдельные ханства, еще три-четыре десятилетия просуществовала как единое, хотя и непрочное целое. Но сейчас она лежала в крови и прахе, торговля ее была парализована, поля и пастбища вытоптаны, ремесло задушено, всюду были развалины, пожарища, нищета и голод.

Положение было таково, что даже войску Тимура нечем было здесь кормиться, и кое-как, за счет награбленного, продержавшись до весны следующего года, Железный Хромец увел его в Персию. Некоторые татарские племена и юрты[492]он силой угнал с собой и поселил их в Мавераннахре. Другие, спасаясь от голода и смуты, откочевали в русские и литовские земли. Оставшиеся блуждали по степям без крова и без скота, с трудом добывая себе пропитание. Но и в этом царстве разрушения и смерти не утихали ханские усобицы.

* * *

Тохтамыш после бегства из Булгара на несколько месяцев выпал из поля зрения историков. Но некоторые летописи говорят, что он скрывался где-то «близь страны мрака», то есть на севере, а одна из них прямо называет Пермскую землю. Все это позволяет почти с полной уверенностью сказать, что он нашел прибежище в улусе Карач-мурзы[493]и переждал опасность в городке Карачеле, далеком от тех мест, где свирепствовал Тимур, и надежно укрытом от посторонних глаз.

Хан и теперь не примирился с положением и был полон решимости продолжать борьбу. Собрав на Севере небольшое войско, он уже через три месяца после ухода Тимура появился в Нижнем Поволжье, где имел много сторонников. Значительно пополнив тут свои силы, он осенью того же года двинулся в Крым.

Обещав Ширинскому князю Руктимеру щедрые милости и руку своей дочери Джанаики, Тохтамыш с его помощью взял город Каффу, получил от генуэзцев большой откуп и, выгнав из Крыма сидевшего тут Таш-Тимура, пока что объявил себя владыкой независимого Крымского ханства.

На развалинах Сарая ханствовал в это время Куюрчук, не имевший почти никакой силы; на Джаике властвовал Эдигей, а в Хаджи-Тархани — Кутлук-Тимур, находившийся в союзе с Эдигеем. Таким образом, в 1397 году Великая Орда временно распалась на четыре ханства. Но такое положение длилось недолго: Кутлук-Тимур и Эдигей, не принимавшие никакого участия во втором походе Тимура, усиленно готовились к захвату верховной власти и вскоре накопили достаточные для этого силы.

Кутлук начал с того, что подступил к Сараю, где за два минувших года кое-как был отстроен один жилой квартал, и без труда прогнал оттуда своего незадачливого дядю, хана Куюрчука, которому сразу же изменили все его немногочисленные темники. Усилившись этим пополнением, Кутлук и Эдигей весной следующего года выступили в поход на Крым. Тут им удалось путем подарков и обещаний привлечь на свою сторону крымскую знать, которая в решающую минуту подняла в тылу у Тохтамыша восстание, что и обеспечило победу Кутлук-Тимуру.

Тохтамыш, со своей семьей и с отрядом верных ему людей, в числе которых находился и Карач-мурза, бежал в Литву, к великому князю Витовту, пребывавшему в ту пору в Киеве.

«И кто же не возлюбит Киевъского княжения, понеже вся честь и слава, и величество, и глава всем землям русским — Киев».

Никоновская летопись

По пологому берегу Днепра, местами взбираясь на склоны прилежащих гор, белой крапью рассыпались незатейливые строения города Киева. Их почти и не видно: притаились, спрятались в зелени садов, будто сами себя стыдятся и понимают: не пристало им носить священное имя древней столицы — матери городов русских и блистательной соперницы самого Царьграда.

Высились здесь когда-то белокаменные и розовые дворцы, гордо стояли величавые храмы, будто воеводы в золотых шлемах, волею Бога и мастерством великих умельцев поставленные над ратью из шестисот киевских церквей. Не счесть было просторных, на диво изукрашенных боярских хором, а домов меньших людей — неоглядное море!

Ничего теперь не осталось, все порушено и пожжено в огне княжеских усобиц, а что от них уцелело, доконали татары. И самое место, где стоял старый Киев, поросло ныне лесом. Кое-где лишь выбиваются из него развалины, а чего — и не угадаешь теперь, да скорбной памятью о былом стоит на горе любимое детище Ярослава Мудрого — Святая София. Обветшала она — из тринадцати царственных глав ее ссекло время уже четыре.

Жизнь перешла на Подол, где хоть семь домов уцелело после страшного Батыева нашествия. Теперь их не семь, а может, и семьсот наберется, да все равно поглядеть не на что: все невзрачны, один к одному, кое-где лишь увидишь хоромы не хоромы, а так — дом побольше да поприглядней других. Стоит на площади, посреди города, старая каменная церковь святой Богородицы — Пирогощи, есть с десяток деревянных церквушек, да на плоской вершине горы Хоревицы, что над Подолом, высится бревенчатый замок, построенный литвинами. Вот и весь нынешний Киев. Когда подступил сюда Батый со своей ордой, было в нем больше ста тысяч жителей, а сейчас, хотя уже полтора века с тех пор минуло, коли наберется семь тысяч, и то много.

Но знает русский человек: это минует. Не раз еще увидит Киев и плохие, и хорошие времена, но стоять ему вечно, ибо нет на всей славянской земле более древнего очага жизни. Зародился он тут еще в те непостижимо далекие годы, когда из Днепра пили воду мамонты и косматые носороги, — более двадцати тысяч лет тому назад. Видно, какой-то семье одетых в звериные шкуры первобытных людей, забредших сюда в своих скитаниях, тоже что-то сказала величавая красота этих гор, глядящих в синеву прекрасной реки. Люди не пошли дальше. Они поставили здесь свой шалаш, и на месте будущего Киева поднялся к небу дымок первого костра. С той поры жизнь тут не угасала.