Беспризорники, очутившись в комфортных условиях, накормленные, в красивой одежде, обласканные повседневной заботой и вниманием талантливых педагогов, и не думали больше бежать; никому не хотелось по новой оказаться в канавах, камерах теплосетей и незапертых подвалах жилых домов.

Мне нравилось бывать в Поле Чудес и наблюдать за недавними бродяжками. Они всё играли в какую-то свою особую свободомыслящую республику и строили общество четвёртого тысячелетия.

Сопоставляя информацию, полученную от дона Кристобаля, с увиденным в посёлке, я пришёл к выводу, что юные обитатели его строят нечто, похожее на социум людей в параллельном мире. Прежде всего, усердно совершенствуя свои мыслительные и духовные способности. Если откровенно, я просто влюбился в это юное стремительно развивающееся племя.

Многие анклавы особняков, живописно вписавшихся в городскую архитектуру и также принадлежавших тем или иным мошенникам и казнокрадам, были отданы под детские сады, и очереди на бесплатное размещение детей в дошкольные учреждения в самые короткие сроки исчезли раз и навсегда.

Средств на содержание дошколят теперь хватало. Одним из источников финансирования детских дошкольных учреждений стали еженедельные аукционы, на которых выставлялись иномарки недавних нуворишей. Покупатели съезжались как из ближних, так и дальних пределов России.

Немалый денежный поток шёл и с публичных торгов золотыми украшениями и прочими дорогими вещицами, сданными в городской фонд изобличёнными татями. И от продажи тех или иных предприятий, нечестно приобретённых.

Уместно сказать, из ольмапольской исправительной колонии было выпущено на свободу около ста зэков – бывших владельцев разных фирм, фабрик и заводов, осуждённых в своё время якобы за экономические преступления, скажем, за ту же неуплату налогов. Фактически же их бизнес попросту был захвачен людьми, приближёнными к властным структурам. Теперь эту собственность возвратили настоящим хозяевам.

Был возвращён законному собственнику Когорскому и машиностроительный завод, когда-то отторгнутый в пользу семейного клана Федотова.

Чернь, ютившуюся в аварийном жилье, вселили в освободившиеся благоустроенные квартиры. Ворам же и мошенникам, оставшимся без вилл и дворцов, предоставили пристанища в фавелах близ озера Чехонлей и других резервациях, которых немало окопалось по окраинам города.

Неприютно было в сырых покосившихся развалюхах с худыми крышами, протекавшими от дождя, с гнилыми проваливающимися полами, провисающими потолками, разверстыми стенами, со скворечными удобствами, расположенными в полусотне метров от жилья, при отсутствии водопровода и невозможности помыться в более-менее сносных условиях.

Однако человек ко всему привыкает. Не сразу, но привыкли к ветхим обителям и новые поселенцы. Как-то ведь жили здесь их предшественники, и не неделю, не месяц, а долгими годами и десятилетиями! Притом, надо думать, каждому начальнику, пусть и бывшему, всё же полезно пройти через некоторые неудобства, которые ещё вчера испытывала значительная часть населения, подвластного тебе.

Больше половины из «раскулаченных», рассчитавшись с долгами, устроились кто где – вновь открывающихся предприятий было пруд пруди, и рабочих рук не хватало.

Остальные продолжали служить, отдавая часть зарплаты в городскую казну. Или использовались на общественных работах: чистили дренажные каналы, убирали улицы, ремонтировали дороги, благоустраивали детские парки и другие зоны отдыха, содержали в порядке автобусные остановки и т. д.

Что говорить, немало нашлось охочих, начавших было отпускать язвительные замечания новоявленным разнорабочим насчёт качества производимых ими работ и интенсивности труда. Но таковых быстро хватали, пороли кнутами, ставили в напарники с канавокопателями – и издевательства над «штрафниками» в одночасье прекратились. Никто не имел права превысить меру наказания, уже установленную ныне существующей властью!..

Некоторые из бывшей элиты ударились в предпринимательство и довольно быстро пошли в гору.

Среди них был и младший Федотов. Правда, Гриша нашёл себя не сразу. Несколько раз доводилось видеть его на Сиреневом бульваре, похудевшего, осунувшегося, с отсутствующим взглядом, бредущего куда-то, казалось, без какой-либо определённой цели. В действительности же он просто вживался в новую обстановку, подспудно нащупывая нужные точки опоры.

Молодая кровь брала своё. Мне хотелось дружеского участия, внимательного заботливого взгляда, в котором сияла бы искра взаимной симпатии, словом, хотелось влюбиться в какую-нибудь хорошую неиспорченную девчонку.

Прежде мне недоступна была ни одна из них. Кому я, горбатый, был нужен?! Я стыдился себя и потому ни к кому не лез со своими чувствами. Мысль, что на моё увлечение ответят презрительным уничтожающим взглядом, намертво охлаждала любовные порывы ещё до их появления.

Теперь я был строен и как никогда физически силён. И уверен в себе и своих возможностях. В свободное от работы время я, подобно прославленному арабскому калифу Гаруну аль-Рашиду Справедливому, часами бродил по улицам, проталкиваясь между прохожими и постигая их душевное настроение, наслоенное на мозговые импульсы. Заглядывал в магазины, бывал на разных дискотеках, посещал всевозможные выставки и музеи.

Начались знакомства с девушками. Главным образом через Интернет. Увы, они были коротки. На вопрос, где подвизаюсь и много ли зарабатываю, я нарочно отвечал, что, мол, сменный мастер и заработок среднестатистический.

Большинство сразу же давали от ворот поворот. Бог с ними. Я не больно-то расстраивался и даже жалел этих девиц за ограниченность мышления; у меня было настроение миллиардера, прикинувшегося нищим.

Особы же лёгкого поведения, одноночки, были мне не по нутру. Прямо сказать, я брезговал ими на каком-то чисто физиологическом уровне.

Однажды совершенно случайно я заглянул на выставку картин художников ГРЭС. На этом электропредприятии они работали кем-то наподобие оформителей стендов.

Ну что такого выдающегося могли создать наши мастера кисти, считали большинство ольмапольцев. Известно ведь – нет пророков в своём отечестве. До знакомства с Тарновским и я точно так же думал. Сейчас же я переходил от одной картины к другой, ожидая заветного момента, когда они «заговорят» со мной. Чтобы то или иное полотно начало открывать своё внутреннее, как бы духовное содержание, надо обязательно постоять перед ним некоторое время, всмотреться в него.

Незаметно для себя, я остановился перед своего рода натюрмортом художника Бриля. На первый взгляд в картине, написанной лёгкой кистью, ничего особенного не было. Плащ, небрежно брошенный на спинку стула, разные женские вещицы на столе, сумочка, ещё какие-то пустяки. И вдруг за представленным натюром почувствовалось присутствие человека, молодой женщины, вернувшейся со свидания, которое разбило ей сердце и сделало несчастной. Она была за пределами картины, но я почти зримо видел печальный женский образ, одновременно и наслаждаясь его красотой, и преисполняясь сочувствием.