Ты представь себе только: огромный темный океан — и в нем одна-одинешенька маленькая светящаяся бутылка.

«Неужели я останусь тут навсегда? — в отчаянии подумал я. — Бедный, всеми забытый луч, вечно плавающий в океане. Как это печально!..»

Конечно, если бы я постарался, я смог выбраться из бутылки, пройти сквозь стекло и выйти на свободу. Но предать капитана? Предать своего друга? Нет, ни за что!

Я тихо плакал, скорчившись на донышке бутылки, уткнув нос в коленки.

И все-таки я светил. Светил из последних сил, преодолевая тоску и безнадежность.

— Это самая бесстрашная и благородная бутылка на свете, — сказал я сам себе.

Последнюю звездочку скрыла тяжелая, откормленная туча. Но тут-то Темнота и просчиталась. Чем непроглядней сгущался вокруг меня злобный мрак, тем ярче становился мой свет.

Яркие круги разбегались от меня во все стороны. Золотые звезды танцевали на черной воде. Блестки, искры сверкали вокруг.

— Смотрите, смотрите! Светящаяся бутылка! Золотая бутылка! — послышались далекие голоса.

Тут я принялся светить во всю мочь, даже, по правде говоря, перестарался немножко. Я так трудился, что нечаянно подпалил письмо моего капитана. Вот бы я удружил ему, если бы письмо сгорело!

Но, к счастью, обуглился только самый краешек бумаги. Дым наполнил бутылку. Я раскашлялся, чуть не задохнулся.

Но в это время где-то рядом ударило весло. Мою бутылку вытащили из воды.

— Да, несомненно, это самая удачливая бутылка на свете! — сказал я самому себе.

Скоро я очутился в капитанской каюте, где под потолком раскачивался фонарь.

Все по очереди рассматривали бутылку, вертели в руках. Я видел широко открытые от любопытства глаза совсем рядышком, за стеклом.

Старый седой капитан бережно вытащил пробку.

Знаешь, чем я отличаюсь от джинна, закупоренного в каком-нибудь древнем медном кувшине? Не знаешь? Ну, так я скажу тебе. Все эти джинны — пустой, самовлюбленный народ. Им бы только покрасоваться, поэффектней выскочить из кувшина. Чтоб было побольше шуму, треску. Всех напугать, поразить, пустить пыль в глаза.

Я же — наоборот. Я постарался как можно незаметней выскользнуть из бутылки, не привлекая ничьего внимания. Я нырнул в фонарь, уселся в пламени свечи и хоть немного отдышался.

Старый капитан бережно развернул письмо, разложил его на столе, разгладил ладонями.

— Да это же пишет Диего Мигель Фернандес, капитан «Голконды»! — с волнением воскликнул он. — Я его знаю: отличный малый и опытнейший моряк. Он пишет, что попал в дрянную историю. Его корабль захватили пираты. Но, я надеюсь, мы успеем вовремя.

Тут я сразу понял, что этот седой капитан тоже по-настоящему рыжий.

Конечно, может быть, мне надо было сразу помчаться к моему капитану и порадовать его доброй вестью. Но лишь только я подумал, что мне снова придется нырнуть в эту Темнотищу, рыскать во мраке, как летучая мышь, метаться над черными волнами…

Не могу тебе объяснить, что со мной случилось, но я просто не мог заставить себя слезть с этого уютного тепленького свечного огарка, где я устроился совсем по-домашнему.

Когда рассвело, мы уже подошли к одинокому острову, посреди которого торчала унылая серая скала.

В четверти мили от него покачивалась на якоре «Голконда».

Пираты сдались без боя. Они были не очень-то опытные пираты, так, какие-то начинающие. Отъявленный негодяй там был только один — Хиль Синие Губы.

— Выбирай: или я вздерну тебя на рее, или оставайся на этом острове, — предложил ему мой капитан.

Хиль Синие Губы выбрал второе.

Мы тут же снялись с якоря.

Мой капитан в самых изысканных выражениях познакомил меня с седым капитаном. И, по правде говоря, здорово испортил этим наш праздник.

Старый капитан не меньше получаса ахал, не мог прийти в себя от изумления. Все говорил, что это или волшебство, или сказка, и все это ему только чудится.

А ведь ты знаешь, что я этого просто терпеть не могу. Посуди сама. Слушаешь, слушаешь, да как-то невольно под конец сам засомневаешься: «А может быть, и вправду я всего-навсего только Солнечная Сказка? Может, и вправду меня нет?»

Веснушка прикусил губу, отвернулся.

— Ну, что ты, Веснушка! — горячо воскликнула Катя. — И даже не думай. Глупости все это!

— Я тоже надеюсь… — вздохнул Веснушка. Он немного помолчал, потом поднял голову и глубоко заглянул Кате в глаза. — Но, знаешь, если рассудить здраво, ведь это тоже не так уж плохо: быть Солнечной Сказкой.

Небо между тем стало густым и бархатным. В темноте повисли разноцветные окна с люстрами, светящимися шарами, пестрыми шторами.

Веснушка глянул через плечо и поежился, тоскливыми глазами посмотрел на Катю.

Глубоко вздохнул и вдруг поманил ее пальцем. Катя нагнулась к нему. — Знаешь, когда мы пойдем, — зашептал он ей на ухо, — я, может быть, тебя кое о чем попрошу. Даже обязательно-наверняка-непременнобезусловно попрошу.

Катя выпрямилась, с удивлением посмотрела на Веснушку. Глаза у него были сердитые и несчастные.

— Ну что ты, я все сделаю, не беспокойся, — ласково сказала она.

— Да наоборот, — Веснушка с досадой топнул ногой. — О чем бы я тебя по дороге ни попросил, ты меня не слушай. А только тверди: «Нельзя!», «Ни за что», «Невозможно» или еще что-нибудь в этом роде, подходящее к этому случаю. Больше от тебя ничего не требуется. Ну, теперь поняла?

— Кажется, поняла… — прошептала Катя.

— Обещаешь?

— Обещаю, — Катя быстро закивала головой, но, если признаться, она не совсем поняла, что, собственно говоря, она обещала Веснушке.

— Пошли, — сурово сказал Веснушка. Они вышли в притихший пустой двор. Веснушка пристроился за ухом, там, где закручивались прядки волос, и слабо грел Кате шею.

— В парк пойдем, к пруду. Только не к тому пруду, где лодки выдают напрокат, а где лягушки квакают.

Они прошли мимо спящих автоматов с газировкой. Луна светила в пустые граненые стаканы, будто хотела налить в них лунного сиропа.

Ворота в парк были далеко от Катиного дома. Но это Катю особенно не смущало. Обычно она пролезала между железными прутьями ограды. Правда, этом году она уже не пролезала, а протискивалась, даже с некоторым трудом.

«Наверно, на будущий год придется в обход ходить», — подумала Катя, просовывая голову между прутьев ограды и чувствуя, что ей мешают уши.

Катя никогда не была ночью в парке.

Она пошла напрямик по траве. Трава была росистой, жесткой, холодила ноги в босоножках.