– Не шевелись, – шикнул Эрзарих, но оружия обнажать не стал. – Смотри, курган открывается…

Оггар!

На вершине погребального холма появился багровый отсвет, цвета свежей крови. И впрямь, такое иногда в кузне можно увидеть, когда над раскаленным горном образуется огненный венец. Показалась кряжистая человеческая фигура. Впрочем, нет, не человек это был – тень, призрак, не облеченный плотью. За ним вышли другие, числом в полдюжины.

Зла – настоящего зла, исторгнутого преисподней, Ремигий не ощущал, но и благодати здесь не было. Тени давно погибших воителей – обнаженных, будто изготовившихся к единоборству вутья – спустились по склону, миновали стоянку, причем один из них краем прошел через защитный круг. Все вооружены. Пахнуло сухим жаром, а спустя несколько мгновений видение сгинуло.

Епископ вытер рукавом пот с лица: он и прежде сталкивался с языческими «чудесами», но это было чересчур. Одно хорошо – смертного ужаса призраки не внушали, лошадей не напугали, и мороз, который все до единого варвары считают обязательным признаком злого колдовства, от них не исходил.

Христианин, менее знакомый с обычаями и верованиями германских племен, непременно счел бы, что волны тепла, исторгаемые обитателями кургана, есть пламя адское, но Ремигий в этом крепко сомневался.

Ад опаляет, сжигает, смердит серой, тамошний огонь нечист, ибо рожден яростью Падшего… Можно сказать больше: запах кузни не имеет ничего общего с запахом смерти и нечисти, Эрзарих мигом увидел бы настоящую угрозу! Откуда тогда явились эти неупокоенные души?

– Правду, оказывается, говорят, – сказал лангобард, глядя вслед Оггару и его дружинным, растворившимся в темноте. – Вотан может отпустить своих любимцев из Вальхаллы, чтобы те разили ночных тварей в мире смертных. Заметил, у вождя на лезвии топора был выгравирован оперенный четырехлучевый коловорот?

Ремигий покачал головой – не видел, мол.

– Знак племени вандальского, – уверенно продолжил Эрзарих. – Солнце, летящее над миром. Особо зловредную нечисть способны только отмеченные асами эйнхерии сразить. То-то раскаленным металлом пахло, значит Оггара сам Доннар послал! И круг они миновали, значит зла никакого. Спи, живые люди им неинтересны… Я посторожу.

Утром, наскоро перекусив и отправившись в дорогу, путешественники обнаружили прямое доказательство того, что Оггар-вандал и присные его недаром выходили из кургана: за тысячу шагов к восходу от упокоения лошади вдруг шарахнулись в сторону и едва не понесли, сдержать удалось с трудом.

Как ни уговаривал Ремигий лангобарда ехать дальше и не любопытствовать лишний раз, упрямый Эрзарих спешился, перебрался через оледеневшие сугробы, а когда вернулся, выглядел задумчиво и грозно.

– Не знаю, что это было, но оно мертво. – Эрзарих бросил к ногам коня отрубленную голову, которую держал за редкие волосы. Конь всхрапнул, опасливо кося глазом. – Тролль не тролль, ведьма не ведьма… Одно слово: галиурунн.

Епископ покинул седло, шагнул к лангобардовой добыче и только ахнул. Человеком эта мерзость никак не могла быть. Рожа серая, сморщенная, как печеное яблоко, глаза, глубоко запавшие, узкие, будто у гуннов. Носа нет, только две глубокие вертикальные щели, очень вытянутый подбородок, в безгубой пасти крупные зубы, все как один треугольные, словно у рыбы.

– Там еще четверо таких валяются, – сказал Эрзарих, оттирая ладони снегом. – Все изрублены безжалостно. Воинами, которые с чудовищами сражались, священная ярость владела, но не такая, как у живых, а ярость эйнхериев, которые за одним столом с Вотаном в Вальхалле пируют. Не зря мы под курганом встали, оборонил нас Оггар от напасти.

– А голову зачем принес? – нахмурился Ремигий.

– А затем, чтоб ты сам убедился. Много неверия в вас, христианах. Многое, что существует, несуществующим полагаете. Оттого вас и недолюбливают.

Над этими словами лангобарда стоило задуматься. Епископ Ремигий никогда не был склонен окрашивать мир в только в черный и белый цвета. Он знал, что Господь в великой и неизбывной мудрости своей создал мир из тысячи тысяч оттенков, подобно бесконечной радуге. Разумеется, есть бесконечное добро – сам Всевышний! – и бесконечное зло, сиречь Люцифер, отныне и навеки заключенный в бездне ада. Но тварный мир и владычествующие над ним люди не могут быть бесповоротно злыми и безоговорочно добрыми, вспомнить хотя бы о первородном грехе!

Любой варвар чадолюбив, добр к семье и сородичам, стяжательство только ради количества золота и серебра ему неведомо, но в то же время варвары неумеренны в гневе, быстро озлобляются, цену чужой и своей жизни не знают и сочатся высокомерием. Плохие они или хорошие? Черной краской отмечен их род или белой?

Да ни той и ни другой! Варвар с легкой душой может причинить другому человеку страшное зло вплоть до смертоубийства, но чести у него куда поболее, чем у многих патрициев Рима, а то и константинопольских священников.

Первое для варвара – справедливость, позабытая цивилизованными народами. Недаром германцы в Западной Империи и словины в Восточной острее всего возмущались на несправедливость властей, полагавших пришельцев с севера и востока едва ли не зверьем в человечьем обличье… Но если однажды соединятся врожденные добродетели варваров и добродетели христианские – быть Народу Божьему!

Главное в том, что варвары видят истинное зло и противостоят ему тогда, когда народы «цивилизованные», с тысячами лет великой истории за спиной – будь то греки, римляне или иудеи – ничего бы не замелили или предпочли не заметить. А зло человеческое, проистекающее из людских грехов и злоупотребления свободой воли, меркнет перед злом во плоти, извергаемым из кромешных адских глубин! Таким злом, как это… этот… та отвратительная тварь, голова которой валялась у ног епископа.

Перед тем как забраться в седло, Эрзарих не без достоинства сплюнул на мертвую голову. Сказал:

– Знавал я прежде алеманов. Великое племя, и воины у них доблестные. Не такое великое, конечно, как мы, лангобарды, или вандалы с готами, но древнее и чтящее богов. Но чтобы алеманский рикс пошел в услужение к галиуруннам – не верю. Не может вышедший из Скандзы народ обратиться к почитанию Хель и отродья Локи!

– Тогда почему недобрая сила встала в сражении на их сторону? – резонно спросил епископ.

– Откуда ты знаешь, что колдовство вызвали сами алеманы? Вдруг на том же поле была назначена другая битва?

– Это какая же? – поднял брови Ремигий.

– А то сам не знаешь!

– Другая битва? – повторил преподобный. Его вдруг осенило: – Постой, значит… Под Стэнэ сошлись не две людские рати, за спинами которых стояли силы бесплотные и непознаваемые? Там было четыре воинства, так? Сикамбры, алеманы, Войско Небесное под водительством архангела Михаила и эти твои галиурунны?

– Галиурунны – вовсе не мои, не надо мне такого добра, – усмехнувшись, ответил Эрзарих. – Насчет архангелов, как вы, христиане, великих эйнхериев именуете, тоже не знаю – не моего ума это дело. Ты жрец, ты годи, вот сам с духами и беседуй, глядишь откроют истину. Думается мне, что отродье Отца Лжи нарочно алеманам помогало, но без заключения договора и клятвы – сломаем сикамбров, а потом разойдемся своими путями. Погубили бы галиурунны Хловиса, а потом и за Гебериха с его народом принялись. Не может живой человек, военный вождь, с нежитью союз заключить… А если тайно сделает так – приближенные вождя убьют без лишних раздумий. Знаешь почему?