– Со всем почтением, сэр, в том доме все личности подозрительные.

– Вы знаете, о чем я, – недовольно произнес судья Ван. – В здании должна быть система воздушной фильтрации. Если она работает и девочка не выносила книгу из дома, то эти… – судья прочертил полосу по обложке, растер пыль между пальцами, – ее не нашли. Поговорите с домовладельцем, намекните, что предстоит проверка фильтров, дайте понять, что говорите всерьез, а не вымогаете взятку.

– Да, сэр.

Чан отодвинул стул, поднялся, поклонился и вышел, лишь на минуту задержавшись у дверей, чтобы взять из стаканчика зубочистку. Он мог бы закончить ленч, но уже выражал обеспокоенность судьбой девочки и, видимо, решил не терять времени.

– Мисс Бао, установите на квартире у девочки записывающую аппаратуру. Будем менять пленки каждый день. Если в ближайшее время книгу не обнаружат, сократим до раза в неделю.

– Да, сэр.

Мисс Бао надела феноменоскопические очки и углубилась в неведомый интерфейс. В глазах ее замелькали отражения цветных огней. Судья Ван налил себе еще чаю, взял чашку в ладонь и пошел пройтись по краю террасы. У него было множество забот, куда более важных, чем девочка с ее книгой, однако, судя по всему, именно ей предстояло на ближайшее время полностью занять его мысли.

Пока сюда не допустили европейцев, Шанхай был укрепленной рыбацкой деревней на берегу Хуанпу, в нескольких милях выше ее впадения в эстуарий Янцзы. Чаще всего глаз останавливала затейливая архитектура эпохи Мин, сады богачей, торговая улочка, скрывающая жуткие трущобы, рахитичный чайный домик посреди пруда. Крепостную стену со временем срыли, на ее фундаменте проложили кольцевую дорогу. С севера прилепилась французская концессия, и здесь-то, через дорогу от старого города, в конце тысяча восьмисотых построили театр «Парнас». Пять лет, что проработала тут Миранда, пролетели пятью днями.

«Парнас» выстроили европейцы в то время, когда были еще очень серьезны и несгибаемы в своем европоцентризме. Здание украшал классический фасад: угловой портик из белого известняка поддерживали белые же коринфские колонны. В девяностых годах двадцатого века над ним воздвигли белый навес с лиловыми и розовыми неоновыми лампами. Его легко можно было бы снять и заменить чем-нибудь медиатронным, но труппе нравилось вытаскивать из декораторской бамбуковые лестницы и крепить черные пластмассовые буквы с названием сегодняшнего спектакля. Иногда спускали большой медиатронный экран и показывали кино; тогда европейцы со всего Большого Шанхая, в смокингах и вечерних платьях, собирались в темном зале смотреть «Касабланку» или «Танцующего с волками». По крайней мере дважды в месяц давали живой спектакль; на один вечер рактеры становились актерами со светом, гримом и костюмами. Труднее всего было справиться с публикой: все, кроме старых театралов, пытались выскочить на сцену и взаимодействовать, что рушило все представление. Живой театр стал уделом немногих ценителей, вроде григорианского распева, и не покрывал расходов. Их покрывали рактивки.

Земля в Шанхае всегда была дорогой, здание получилось высоким и узким, и просцениум имел почти квадратный формат, как экран древнего телевизора. Над ним высился крылатый бюст забытой французской актрисы, к которому слетались ангелы с литаврами и лавровыми венками. Круглая фреска на потолке изображала муз в прозрачных одеяниях, из середины ее свешивалась люстра. Лампы накаливания давно заменили на современные, неперегорающие, их ровный свет озарял тесные ряды рассохшихся кресел в партере. Балконы шли в три яруса, каждый начинался и заканчивался двумя ложами. И балконы, и ложи были расписаны мифологическими сценами, из цветов преобладала ампирная лазурь. Из-за каждого угла, колонны, карниза выглядывали, пугая зазевавшегося посетителя, лепные купидоны, жилистые римские боги, бесстрастные троянцы. Многие пострадали в Культурную Революцию, когда хунвейбины палили по ним из ружей. В целом, если не считать дырок от пуль, театр «Парнас» сохранился совсем неплохо. Правда, в двадцатом веке вертикально вдоль лож и горизонтально по основанию балконов проложили черные чугунные трубы, к которым крепили софиты. Современный софит – диск размером с монету – лепится куда угодно и управляется по радио. Трубы, впрочем, остались, и туристы всякий раз недоумевали, что это и зачем нужно.

У каждой из двенадцати лож был собственный вход, а поверху шел полукруглый карниз для занавеса, чтобы зрители могли укрыться на время антракта. Занавесы убрали и заменили съемными звуконепроницаемыми экранами, кресла свинтили и унесли в подвал. Теперь каждая ложа превратилась в овальный павильон, как раз на одного рактера. Эти двенадцать павильонов приносили театру «Парнас» семьдесят пять процентов дохода.

Миранда всегда приходила за полчаса и проверяла сетку. Зиты не вечные, они разрушаются статическим электричеством или космическими лучами, и если ты по лени запустишь свой инструмент, то недостойна называться рактрисой.

Голые стены ложи она украсила плакатами и фотографиями ролевых моделей, главным образом – актрис из пассивок двадцатого века. В углу стояли стул для ролей, в которых приходится сидеть, и столик, куда Миранда поставила тройной латте, двухлитровую бутылку минеральной воды и леденцы от кашля. Потом она разделась до черного трико и лосин, а уличную одежду повесила на вешалку у входа. Другие рактрисы раздеваются донага или остаются в уличном. Можно даже подобрать костюм к роли, если знаешь, что будешь сегодня играть. На это Миранде рассчитывать не приходилось. У нее были постоянные роли: Кэт в рактивной версии «Укрощения строптивой» (топорной поделке, популярной, тем не менее, у определенной части пользователей-мужчин), Скарлетт О’Хара в «Унесенных ветром», Ильзе в шпионском триллере (действие происходит в поезде, идущем через нацистскую Германию) и Реи, неовикторианской барышни, очутившейся в дурном районе современного Шанхая («Шелковый путь»). Эту роль Миранда создала сама. После хвалебных рецензий («исключительно Рея-листично сыграно восходящей звездой Мирандой Редпат!») она несколько месяцев не играла ничего другого, хотя гонорары так круто поползли вверх, что большинство пользователей предпочитали обходиться дублерами или смотрели пассивно за вдесятеро меньшую плату. Однако за пределы Шанхая пьеса не вышла – дистрибьютор напорол с выбором целевой аудитории, «Шелковый путь» оказался под угрозой провала, и кое-кому пришлось поплатиться местом.

Больше четырех главных ролей в голове удержать трудно. Суфлер позволяет играть любую, даже совершенно новую роль, если не боишься сесть в лужу, но Миранда берегла репутацию и не любила халтурить. Чтобы заполнить окна, она, под другим именем, брала заявки попроще: на чтение вслух и все, связанное с детскими рактивками. Своих детей у нее не было, но она продолжала переписываться с прежними питомцами. Ей нравилось рактировать с детьми, и потом, это хорошее упражнение для голоса – правильно выговаривать глупые стишки и скороговорки.

– Репетиция Кэт из «Строптивой», – сказала Миранда.

Созвездие в форме Миранды сменилось изображением брюнетки с зелеными глазами и в платье, которое по замыслу костюмера изображало наряд богатой горожанки эпохи Возрождения. У Миранды были огромные, широко распахнутые глаза, у Кэт – кошачьи, а такими глазами надо стрелять иначе, особенно когда отпускаешь язвительную остроту. Карл Голливуд, создатель и режиссер труппы, сидевший пассивно на ее «Строптивых», советовал еще поработать в этом направлении. Редкие клиенты заказывали Шекспира или даже знали эту фамилию, но как раз для них-то и стоило расстараться – все они принадлежали к категории лиц с очень высоким уровнем доходов. На Миранду такие доводы обычно не действовали, но вот что занятно: среди этих господ (богатой сексистской сволочи!) на удивление часто попадались замечательные рактеры. А каждый профессионал скажет, какое наслаждение рактировать с понимающим человеком.