Еще в сентябре 1937 года Муссолини пригласил Гитлера посетить Италию. 2 мая 1938 года фюрер отбыл в Рим, преисполненный желания, как доложил секретарь посольства Италии в Берлине, пролить бальзам на душу итальянцев, отдав дань их национальному чувству гордости, и продемонстрировать, что ось Берлин — Рим является реальностью. Ему предстояло немало потрудиться, чтобы отвоевать потерянные позиции. В Италии ему не простили аншлюса, возродившего опасения о его потенциальных устремлениях в отношении провинции Трентино-Альто-Адидже. А тут еще британское правительство, стремясь воспрепятствовать развитию агрессивных планов Гитлера, пошло на соглашение с Муссолини, используя охватившее Италию разочарование в дружбе с Германией.

Это соглашение, предложенное Чиано, приветствовалось Чемберленом, но было буквально встречено в штыки Иденом — «этим заклятым врагом Италии», как называл его Муссолини. Между ними в присутствии графа Дино Гранди, посла Италии в Лондоне, по этому поводу разгорелся жаркий спор, прошедший на высоких тонах и повлекший за собой два дня спустя отставку Идена. Обрадованный отставкой Идена, которая была буквально отпразднована итальянской прессой как событие триумфальное для Италии (редакторам газет было даже рекомендовано умерить свой пыл, дабы ненавистный английский политик не предстал в своей стране в виде великомученика). Муссолини воспринял соглашение со злорадным удовольствием. Он знал, что агрессивные действия Гитлера позволили ему занять выгодные позиции на переговорах с англичанами. За неопределенные обещания оказать им поддержку в Центральной Европе дуче смог заполучить их признание захвата Абиссинии и легитимизировать свое вмешательство в гражданскую войну в Испании, не говоря уже о вполне удовлетворительных гарантиях, данных Великобританией в отношении свободы действий Италии в Средиземноморье. «Итальянский пакт, — с возмущением писал Черчилль Идену, — конечно, является полнейшим триумфом Муссолини». Точно так же считал и Чиано, который не смог скрыть снисходительного презрения к англичанам за то, что они пошли на такие большие уступки. «Как романтично!» — воскликнул он, когда узнал, что подписать соглашение предлагается в день Пасхи, ибо этот день совпадал с днем рождения Галифакса. «Соглашением предопределяется безграничная свобода действий, — взволнованно писал Чиано в своем дневнике, — оно знаменует начало новой эры в наших взаимоотношениях с Великобританией. Дружба с ней основывается на принципе равенства — это единственный вид дружбы, на который мы можем согласиться с Лондоном или с кем-либо еще». Итальянская общественность будет приветствовать это соглашение, далее писал Чиано, «с безмерным энтузиазмом, в частности, еще и потому, что в нем она увидит возможность отдаления от Берлина». Поэтому ничего удивительного не было в том, что 1 апреля 1938 г. посла Великобритании лорда Перта, покинувшего дворец Киджи после подписания англо-итальянского соглашения, бурно приветствовали толпы народа, собравшиеся на улицах Рима. Но восторг толпы превзошел все пределы, когда на улице появился Чиано, направлявшийся в Палаццо Венеция, чтобы доложить дуче о подписании соглашения. К восьми часам вечера скопление народа у Палаццо Венеция стало просто грандиозным, и Муссолини вынужден был выйти на балкон своей резиденции, чтобы выразить признательность жителям Рима.

Это был, как выразился Черчилль, действительно, «полнейший триумф». Но что касается Великобритании, то ей соглашение абсолютно ничего не дало. Ни на одно мгновение Муссолини не рассматривал данное соглашение как шаг в противоположном от Германии направлении, для него оно являлось лишь еще одним фактом признания усиления влияния Италии и ее возрастающей мощи. На самом деле, он гораздо больше был удовлетворен пониманием одностороннего характера подписанного англо-итальянского соглашения, проявленного со стороны Германии, чем теми политическими выгодами для Италии, которые были заложены в самой сути соглашения. Но ни в этот момент своего триумфа, ни позже дуче, казалось, не способен был оценить по достоинству те колоссальные возможности, которые открывались перед ним, если бы он продолжал следовать традиционному взвешенному политическому курсу в равном отдалении и от Германии и от Западных демократий, так же, как он не мог понять, что его партнер по оси Берлин — Рим относился бы к нему с гораздо большим уважением, если бы почувствовал, что дуче не слишком сильно нуждается в поддержке фюрера. Но Муссолини был настолько поглощен идеей поразить воображение немцев своей показной жестокостью, что упустил шанс повести тонкую дипломатическую игру. Со времени его последнего визита в Германию это желание оказывало все более возраставшее влияние на политику Муссолини. На ранней стадии англо-итальянских переговоров лорд Перт на встречах с Чиано пытался протестовать против налетов итальянских военных самолетов на мирные испанские города. Однако дуче «совсем на трогали» жалобы британского посла. «На самом деле, — писал Чиано, — Муссолини даже импонировало то, что итальянцы способны для разнообразия наводить ужас на весь мир своей агрессивностью вместо того, чтобы очаровывать вселенную своим искусством игры на гитаре. По мнению Муссолини, бомбардировка испанских городов итальянской авиацией должна повысить наши акции в Германии, которая обожает тотальную и безжалостную войну».

Муссолини стремился сделать все возможное, чтобы организация встречи Гитлера в Италии оказалась столь же впечатляющей, как и организация его собственного визита в Германию. Подготовка к визиту Гитлера началась заблаговременно, за шесть месяцев до его приезда. Чиано постарался предусмотреть, чтобы предстоящий визит ни в коей мере не превратился в «заурядный, отдающий провинциализмом, государственный прием, сродни тем, что устраивались в прошлом веке во времена короля Умберто». Особое внимание было обращено на убранство улиц и, хотя многие владельцы магазинов отказывались выставить в витринах портрет Гитлера, все же их заставили пышно разукрасить свои магазины, дабы обеспечить соответствие моменту. Дуче часами наблюдал за репетициями военных парадов, проверяя каждую деталь, и он был вознагражден. Акилле Стараче, несмотря на все присущие ему недостатки, оказался блестящим постановщиком. «Военные парады, — отметил Чиано, — были просто великолепны. Если немцы и привезли некоторые сомнения на этот счет, то уедут они, полностью переменив свое мнение».

На Гитлера, во всяком случае, демонстрация итальянской военной мощи, бесспорно, произвела должное впечатление. Конечно, ему приходилось присутствовать в Германии и на более высококлассных парадах и он знал, что Италию не следует рассматривать в качестве сильной военной державы. Но он также понимал, что не может позволить себе потерять такого союзника, как Италия; да и сам Муссолини, по мнению Гитлера, оставался единственным в мире лидером, который был достоин какого-то сравнения с ним. Что касается самого Гитлера, то он во время государственного визита вел себя практически безукоризненно. Он был уже далеко не тот «глупый маленький клоун», каким казался когда-то в Венеции; и единственный недостаток, который мог бы теперь отметить в нем дуче, заключался в явном стремлении Гитлера скрыть бледность своих щек румянами. Его бурно приветствовали в Риме, с энтузиазмом встречали во Флоренции и Неаполе; перед широкой аудиторией он выступал с речами уверенно и с достоинством. Не допустив даже малейшего намека на возможность возврата Южного Тироля, Гитлер заявил: «Да будет на то моя непреложная воля и моим завещанием немецкому народу, чтобы он навсегда считал нерушимой границу между нами, самой природой начертанную вдоль Альп». «Фюрер добился потрясающего личного успеха, — записал в своем дневнике Чиано, — ему легко удалось растопить лед недоброжелательства в отношении к нему… И в личных контактах он завоевал общие симпатии, особенно среди женщин». Даже фотографии Гитлера, выглядевшего нелепо в смокинге и цилиндре в тот момент, когда он покидал здание оперы Сан-Карло, не смогли испортить благоприятного впечатления, произведенного им на итальянскую публику.