– Простите?

– Почему вы воздаете ей почести?

– Кому?

– Моей матери!

Я посмотрела на дверь, которая, как я была уверена, сейчас откроется. Несмотря на свое тяжелое состояние, этот человек был способен кричать.

– Простите, но я вас не понимаю. Кто ваша мать? И что она сделала, чтобы я стала воздавать ей почести?

– Я уже сказал, что вы можете обращаться ко мне на «ты». У нас один объект интереса. Мою мать звали Юдифь Гольденберг. Вы кладете цветы на ее могилу. Что это, если не воздание почестей?

•

В машине, всю дорогу домой, я не отрываясь смотрела на сына. Он нисколько не испугался довольно долгого пребывания в больнице. За окнами машины проносились сцены вечерней парижской жизни. На дорогах было непривычно свободно. Парковки зато были забиты до отказа.

В машине было холодно. Наверное, мой бывший муж очень гордился совершенным кондиционером своей новой машины. Удивительно, но он не спросил, что, собственно, произошло. Едва ли он считал нормальным обыкновение провожать в больницу незнакомых людей, но, видимо, полагал, что сам он выполнил свой долг. И это было правдой. Я сжала в ладони маленькую руку сына:

– Ты не замерз?

Во двор дома въехала машина скорой помощи и доехала до самого подъезда. Я сидела в это время у кухонного окна с чашкой остывшего чая. Я знала, зачем приехала «скорая помощь». В поведении соседа появилось нечто новое, подсказавшее мне, что произойдет сегодня. Теперь я поняла, зачем он выгнал из дома кошку. Раньше он никогда этого не делал. Кошка явно не могла по достоинству оценить обретенную свободу и металась по балкону. Сначала она безуспешно царапалась в дверь, потом вспрыгнула на перила балкона, оттуда на крышу, с которой спрыгнула на мусорный контейнер. Мне стало грустно, и я никак не могла понять, кто виноват больше – сосед или его кошка. Они были пока живы, но оба обречены. Домашняя кошка не вынесет тягот уличной парижской жизни. Из машины выпрыгнули медики, и это был хороший знак – он говорил о том, что сосед еще жив. Из спальни сына послышался какой-то звук. Может, он проснулся от визга тормозов кареты скорой помощи? В тот момент, когда в квартире соседа зажегся свет, я встала и зажгла лампочку в туалете, чтобы в ее слабом свете посмотреть, спит ли сынок. Я осторожно приоткрыла дверь его спальни. Сцепив ручки под подбородком, он крепко спал. Я вернулась на кухню и села к окну, чтобы досмотреть драму.

Она продолжалась довольно долго. Я знала, что мне давно пора спать, но не могла пропустить конец. Свет в квартире напротив погас. Прошло еще немного времени, и из подъезда вышли медики с носилками, на которых лежал он, мой сосед, прижав руки к лицу. Машина выехала со двора, и я провожала ее взглядом, пока огни не исчезли за поворотом. Сирену медики не включили, может быть, из сострадания к спящим парижанам. Я испытала невероятное облегчение, теперь я не буду видеть его, это воплощенное страдание, в своем окне. В последнее время мне стало казаться, что это не человек, а призрак, который вижу только одна я.

Однажды я спросила сына, не видел ли он в окне соседа, который всегда находится дома. Он ответил, что никого не видел, и я пожалела, что едва не втравила его в эту историю. Теперь мой сосед находился среди людей, привычных к виду умирающих. Сама же я этого видеть не хотела. Не лучше, однако, было и зрелище пустой, темной, покинутой квартиры. Мне хотелось, чтобы в квартиру въехала семья с детьми – с грудным младенцем, страдающим коликами и орущим день и ночь напролет, или с подростком, который будет ночами на полную громкость включать свои колонки. Пусть это будет кто угодно, только не раковый больной, не спящий по ночам.

* * *

Любопытство кипело в мозгу Мансебо, словно газированный напиток, когда он гнал машину назад в Париж из Рунжи. Напряжение от ожидания денег, спрятанных среди консервных банок, росло с каждой минутой, буквально разрывая Мансебо. Это ощущение было невыносимым, и он испытал страшное облегчение, поцеловав Франсуа, подавшего ему свежезаваренный кофе. Мансебо впервые понимает, как дорог ему этот бармен. Этот светлый человек никогда не увиливает от своего долга и каждый день, не кичась и не хвастаясь, готовит прекраснейший в мире кофе.

Несмотря на то что они с Тариком знают Франсуа одинаково хорошо и одинаково часто бывают у него, Мансебо все же чувствует, что он ближе к Франсуа, чем Тарик. Даже невзирая на то, что он почти всегда видит его только по ту сторону стойки. «Может быть, у него протез, – думает Мансебо, – а я этого не знаю». Франсуа живет не в их квартале, а в седьмом округе, вместе со своими четырьмя женщинами – женой и тремя дочерями.

– На днях я видел Амира. Хороший у тебя парень.

– Да, он хороший, и даже слишком.

– Что значит слишком?

– Он очень нежный и ранимый, а ты же знаешь, что Фатима может быть… резкой.

– Э, у всех одно и то же. Я тоже могу кое-что сказать. Стоит мне прийти домой и закрыть дверь, как сразу слышу: «старый черт» и «старый пень». Это еще самые ласковые слова. Но что делать – три дочери-подростка… Да, они у меня не слишком добрые.

– Да, наверное, от этого никуда не денешься.

– Как поживает Надия?

– Последние весточки от нее пришли несколько недель назад. Мы получили от нее открытку из Брайтона, кажется… нет, нет, точно из Брайтона. Они сейчас в отпуске – она и ее муж.

– Детей пока нет?

– Нет.

– Ничего, скоро будут.

– Да, с детьми им станет веселее.

Франсуа хлопает Мансебо по плечу.

– Не буду тебя задерживать. Вижу, что ты сидишь будто на иголках. Ты человек долга, Мансебо.

Мансебо улыбается, хотя и несколько разочарованно. Он-то думал, что ему удалось скрыть свое нетерпение взяться за коробки, которые уже ждут его у входа в магазин. Мансебо с удовольствием бы задержался у рослого Франсуа, который стоит за стойкой в рубашке с закатанными рукавами. На плече видна поблекшая татуировка. Но это будет в следующий раз. Он боится сделать что-нибудь, о чем потом придется жалеть. Во всем теле он чувствует порыв, который не в силах обуздать. Потакание слабости может привести к непредсказуемым последствиям. Мансебо благодарит за кофе и идет к двери, слегка подпрыгивая, как скаковая лошадь, которая едва сдерживается, чтобы не сорваться в галоп. Но делать этого нельзя под угрозой дисквалификации. Мансебо хорошо это понимает и поэтому не спеша, вразвалку, шагает к своей машине. Франсуа, протирая стакан, смотрит ему вслед.

Картонные коробки стоят на тротуаре возле двери бакалейной лавки. Мансебо уже не помнит, что он заказывал на прошлой неделе. Заказ он делал еще в прошлой жизни, до своего нового задания. Весь этот заказ уже давняя и почти нереальная история. Тогда он еще не знал, какое будущее ему уготовано. Мансебо все больше и больше проникается уверенностью, что в этих картонных ящиках он не найдет банки из-под оливок.

Он поднимает решетку и замечает, что ключ входит в скважину немного криво.