Вместо оркестровой увертюры автор решил начать с хора ассирийских воинов сразу после призывных звуков трубы. В разговоре с отцом он пояснил, что ему в оркестре, кроме трубы, понадобятся гобои, флейты, кларнеты, мандолина и теорба[26]. Мандолина не была привычным инструментом для Венеции. Но в Пьета была одна ученица, которая прекрасно освоила игру на ней, и Вивальди решил воспользоваться этим. Он поручил мандолине солирующую партию, сопровождающую арию Юдифи, в которой героиня поёт о «быстротечности жизни и беге лет», а две флейты одновременно подхватывают мелодию, создавая убаюкивающую атмосферу ночного покоя для засыпающего Олоферна. Оркестр Пьета был расширен за счёт введения новых инструментов, но это не сказалось на силе звука.

— Всё как на палитре художника, — пояснял маэстро на репетиции. — Красок множество, но используются они бережно, постепенным наложением одной на другую по мере того, как сменяется сцена и появляются новые персонажи.

В результате получилось удивительное по богатству музыкальной палитры произведение, лишённое приёмов, бьющих на эффект, с преобладанием нежных оттенков и полутонов, придающих общему звучанию элегический характер.

Учитывая важность предстоящего концерта, попечители Пьета дали рыжему священнику полную свободу действий, не урезая его ни в чём — ни в средствах, ни в количестве репетиций. Для Вивальди в этот напряжённый ответственный момент была важна дисциплина и соблюдение всех его указаний и требований, предъявляемых оркестру, хору и солисткам, которым, как и в оратории «Моисей», приходилось исполнять женские и мужские партии.

Небольшая церковь Пьета в день премьеры была переполнена, яблоку негде было упасть. Перед входом набережная была запружена народом, надеявшимся через растворённые двери услышать отзвуки происходящего в храме. В первом ряду кресел среди почётных гостей находился герой победоносного сражения под Корфу граф Шулемберг. Как истинный австриец, он был ценителем музыки и посещал ранее концерты в Пьета. Собравшиеся предвкушали услышать нечто победно бравурное, торжественно триумфальное, а услышали сдержанные звуки вступления, далёкий трубный клич и трепетную арию Юдифи. В отблеске лунного света, проникшего в зал через высокие окна и распахнутую дверь, звучание оркестра обрело дополнительную чарующую окраску. Несмотря на запрет, после последних аккордов раздались восторженные возгласы и бурные аплодисменты.

Раскланиваясь перед ликующим залом, автор воздержался от ставшего привычным сольного выступления со скрипкой. Вероятно, из-за усталости или пережитого волнения за дирижёрским пультом, а возможно, ему не хотелось своей виртуозной игрой нарушать атмосферу тихого очарования, порождённого музыкой, когда слушатели, затаив дыхание, все как один, подчинились власти льющихся звуков.

На набережной стояла толпа, окутанная опустившимся туманом. Люди молча провожали взглядом счастливцев, которым удалось побывать на концерте. На ветру подрагивало пламя факелов в руках codega, поджидающих возможных клиентов, чтобы проводить их до дома или до гостиницы; из темноты раздавались гортанные голоса гондольеров, приглашающих пассажиров. Зрелище было фантастическое. Здесь же оказались Камилла и все Вивальди, которые чувствовали свою сопричастность к происходящему и жадно ловили каждое слово зрителей, делящихся впечатлениями. Камилла не удержалась и с гордостью повторяла выходящим с концерта:

— Маэстро — мой сынок. Это он сочинил такое чудо…

Тем временем в Венеции вновь объявился немец Пизендель, который хорошо освоился в музыкальном мире лагунного города. Он познакомился с Альбинони и водил дружбу с двумя известными скрипачами Верачини и Тартини. Но главным для него были уроки, которые он брал у Вивальди, жадно впитывая в себя всё то новое, что мог почерпнуть из его фантастического царства звуков. Поэтому его интересовали уроки не только скрипки, но и композиции. Вивальди со временем стал для него наставником и большим другом. Немец неотступно следовал за музыкантом, сопровождая его на гондоле то в Сант’Анджело, то в Пьета, где во время перерывов можно было спокойно побеседовать в ближайшей мальвазии. Однажды он встретил на Сан-Марко друга и наставника, который нервно ходил по площади, семеня ногами, в отличие от гуляющих вокруг вальяжных кавалеров с их томными дамами в роскошных одеяниях и немыслимых париках. Увидев ученика, Вивальди приказал ему следовать за ним, промолвив на ходу:

— Ради бога не оборачивайтесь! За нами следят два подозрительных субъекта.

Они поспешили к причалу, где их ждал гондольер Меми. Вивальди не ошибся. За ними действительно велась слежка. Оставшись на берегу, оба соглядатая проводили взглядом их отплытие. В те тревожные дни Венеция была напичкана агентами секретных служб. Не чувствуя себя в безопасности, правительство республики хотело знать всё обо всех. Среди торговцев, ремесленников и прочего мелкого люда было немало платных осведомителей, сообщавших о встречах и передвижениях представителей аристократии, состоятельных горожан, но прежде всего об иностранных послах. Отчёты платных агентов или, как их называли, riferte могли содержать самую невинную информацию о том, кто с кем часто встречается, кем и что куплено у ювелира или о внезапном отъезде лица, находящегося под наблюдением. Вызывали интерес, например, сведения о дружбе некоего патриция с кем-то из иностранцев, а также отчёты о сомнительных вечеринках артистической богемы. Некоторые такие подробности могли обернуться серьёзными обвинениями и даже арестом.

На следующий день после неприятного инцидента Вивальди от знакомого чиновника из сыскной канцелярии узнал, что те «два субъекта» действительно следили за Пизенделем. Оказалось, немец как две капли воды похож на одного человека, подозреваемого в совершении неблаговидных поступков. Этот тип, как и Пизендель, был невысокого роста, с бородкой клинышком, светлыми вьющимися волосами, что и ввело сыщиков в заблуждение.

Между тем встречи Пизенделя с Вивальди продолжались. Дотошный немец изучал и штудировал не только концерты Вивальди, но и сочинения Альбинони и других композиторов. У него накопилась солидная подборка нот, многие из которых получены были им в дар от авторов. Сравнивая их с произведениями Корелли, он убеждался, насколько повысился за последние годы профессиональный уровень скрипичной музыки благодаря таким виртуозам, как Верачини или Джеминияни. Что же касается неистощимой фантазии Вивальди и его потрясающей техники, то тут ему равных не было.

Всё это не могло пройти мимо внимания знатоков и завсегдатаев художественного салона Розальбы Каррьера, где велось много разговоров об искусстве скрипача Верачини, а также о поселившемся недавно в Падуе некоем Тартини. А те, кому довелось услышать его сонату «Дьявольские трели», взахлёб рассказывали о фантастическом полёте смычка над струнами, словно сам Сатана вселился в виртуоза-скрипача.

— И всё же Пизендель предпочёл брать уроки не у Тартини, а у нашего Вивальди, — резонно заметил один из гостей салона.