И вот, к войскам, стоявшим у Красного Моста, 9 августа, в два часа глухой ночи, в простой почтовой тележке, без всякого конвоя, приехал Мадатов. Красный Мост стоит на самой границе древних владений Грузии и перекинут через широкую и быструю речку Храм. Это – образец азиатской архитектуры. Он выстроен без помощи железа и утвержден на четырех каменных арках, пять столетий уже поддерживающих его без ремонтных работ и поправок. В виду этого-то древнего памятника, несмотря на ранний час, Мадатов встретил свои батальоны выстроенными поротно. Князь обошел весь бивуак и весело поздоровался с людьми. Солдаты кричали “ура!”

Мадатов по своему обыкновению шутил с солдатами.

– Ну, ребята,– говорил он,– правду ли я слышал, что у вас нет говядины?

– Так точно,– отвечали солдаты.

– Так вот, ребята, что: я вас знаю – вы русские воины. Я поведу вас на персиян, мы их побьем,– и тогда у нас всего будет вдоволь!

– Рады умереть под командой вашего сиятельства! – кричали солдаты.

В тот же день отряд двинулся дальше и 13 августа соединился с войсками, стоявшими, под командой графа Симонича, на реке Акстафе. Прибытие Мадатова в Казахскую дистанцию произвело большое влияние на колебавшиеся умы татар, всегда склонных стать на сторону сильного. Они совсем не рассчитывали увидеть Мадатова. Персияне, зная влияние его, давно распустили слух, что он отозван в Россию. Теперь приезд Мадатова так сильно поразил татар, что они толпами приходили в лагерь, чтобы собственными глазами убедиться в этой истине. И если мятеж не потух окончательно в горах Шамшадиля, то в Казахской дистанции первейшие агалары тотчас же составили конную дружину, которая верно и служила под знаменами Мадатова против своих же единоверцев.

Солдаты ликовали.

Памятником такого настроения в войсках осталась и поныне солдатская песня, сложенная тогда в лагере на реке Акстафе унтер-офицером Грузинского полка Орловым, которому принадлежит целый цикл боевых песен, долгое время распевавшихся гренадерами.

Назначая Мадатова начальником передового отряда, Ермолов вовсе не хотел отступить от своей программы оборонительных действий до прибытия подкреплений, двигавшихся уже с Кавказской линии. Главные цели, которые должен был преследовать Мадатов, были: прикрытие Делижанского ущелья, удержание казахских татар от попыток к восстанию и прекращение разбоев, производимых возмутившимися жителями Елизаветпольского округа и Шамшадиля. И ему категорически предписано было, в случае появления главной персидской армии из Карабага, отступить без боя в Борчалинскую дистанцию и стать у Красного моста, на Храме. Напротив, если бы персияне перешли в наступление только частью своих сил, занимавших Елизаветполь, то Мадатов обязан был вступить с ними в битву; в этом случае Ермолов требовал уже действий решительных и выражал полную уверенность, что Мадатов, имея достаточно войск и сильную артиллерию, может заставить “мошенников” раскаяться в подобной дерзости. “Употребите все силы, любезный князь, чтобы не допустить эту сволочь подаваться вперед,– писал он Мадатову в частном письме.– Ваше мужество и многолетние заслуги – ручательство в том, что вы успеете внушить неприятелю тот ужас, какой должно вселять в него храброе русское войско под начальством опытного генерала... Предупредите моих товарищей, что требую от них подвигов, достойных кавказского корпуса...”

Ермолов обещал, вместе с тем, при первой же возможности прислать к Мадатову еще батальон пехоты и четыреста конных и пеших горцев, отличных стрелков, под командой подполковника Конокова, а на первых порах отправил к нему пока грузинскую милицию, собранную в Кизике и Телаве. Эта милиция, впрочем, была довольно слаба и по своему составу, и по вооружению. Лучшую, превосходную во всех отношениях милицию выставил город Гори, но Ермолов предпочел оставить ее для наблюдения за Борчалинской дистанцией.

В лагере, действительно, давно уже носились слухи, что Амир-Хан-Сардарь намеревается перейти в наступление. Но пока это были только слухи,– военные действия отряда должны были ограничиться лишь наблюдением да мелкими стычками. Уже в самый день приезда Мадатова, вечером, из лагеря посланы были три роты Грузинского полка, под командой майора Полякова, в деревню Амерлы, чтобы захватить персидский наблюдательный отряд, выдвинутый туда из Елизаветполя. Несколько агаларов взялись быть проводниками. Рассчитывали ударить на деревню ночью и накрыть персиян врасплох. Но ночь проходила, а деревни все не было. Забрезжился наконец свет, и тогда оказалось, что агалары вели отряд не той дорогой, так что до деревни и теперь оставался еще добрый переход. Как ни спешили гренадеры,– они пришли в Амерлы только в десять часов утра и, разумеется, никого уже там не застали, персияне имели время собрать нужные им сведения и ушли заблаговременно. Роты остались ночевать в Амерлах, но отдыхать им пришлось плохо. В самую полночь ударили тревогу, и солдаты почти до рассвета стояли под ружьем. Тревога оказалось, однако же, фальшивой; ее произвели бывшие в отряде татары, с тем чтобы, воспользовавшись суматохой, угнать из лагеря несколько казачьих лошадей. Эти подробности, передаваемые графом Симоничем в его мемуарах, весьма характерно рисуют народ, с которым войскам приходилось возиться, и обстоятельства, с которыми нужно было считаться. Агалары еще держались русских, но, влияние их на татар было ничтожно, и они, несмотря на все обещания, не могли уговорить шамшадильцев спуститься с гор в свои деревни; даже с казахами сношения устанавливались медленно, и только в последнее время татары решились, наконец, пригонять в русский лагерь на продажу скот.

Из мелких событий этих дней выделяется еще одна небольшая экспедиция в деревню Кулабай, где, как дали знать тамошние армяне, все еще скрывался шамшадильский пристав полковник Остроуков, в вечной опасности быть открытым и захваченным татарами. На выручку его ходила грузинская милиция и, возвращаясь в лагерь, имела незначительную стычку с татарами. Это была первая боевая служба туземного ополчения. Грузины храбро атаковали врагов и привели с собой пять человек пленных.