* * *

Для несения такого количества повинностей крестьяне обладали ограниченными средствами, которые им давала земля — часто бесплодная и плохо поддающаяся обработке. Исключая плантации (huertas) Леванта и некоторые области Андалусии, где росли оливковые деревья и виноград, злаковые культуры доминировали почти повсюду, однако их урожайность была невысокой (5 к 1 в среднем, иногда 3 к 1) из-за сухого климата и низкого технического уровня сельского хозяйства. Плуг не использовался, и основным орудием обработки земли была соха: впрочем, она была лучше приспособлена для работы на земле, где гумус составлял лишь тонкий верхний слой, а то и вообще отсутствовал. Кроме провинций севера, где запрягали быков, в качестве тягловой силы обычно использовались ослы и мулы, и иногда можно было видеть, как бедный крестьянин, имевший только одно животное, сам запрягался вместе с ним, чтобы помочь ему тащить соху.

Площади земель под паром были весьма значительны. Здесь не практиковались, — как это было повсюду в Европе, где выращивались зерновые, — только двухполье или трехполье, которые давали возможность земле отдохнуть. Возделываемые земли составляли лишь ограниченные площади вокруг деревень, оставляя между ними огромные пространства ланд (monte bajo) или пустошей (monte alto). Однако эти «отдыхающие» земли не всегда были совершенно бесполезны: они представляли собой земли «общего пользования», которые играли важную роль в сельской жизни, являя собой не слишком хорошие, но вполне пригодные и большие по площади пастбища для скота, позволявшие обедневшим крестьянам держать домашних животных — особенно коз и овец, — кормить которых на своем клочке земли не было никакой возможности. Поэтому обычное право везде фиксировало порядок использования этих «пустующих» земель (baldios). Но крестьянские общины вынуждены были постоянно защищать свои права на использование этих земель от посягательств со стороны крупных собственников, живших по соседству и стремившихся захватить эти территории, а на равнинах Кастилии — от вторжения Месты, могущественного объединения дворян, занимавшихся перегонным овцеводством.

Стада, которыми владела Места, насчитывали в начале XVII века несколько миллионов голов скота. Каждую весну они покидали зимние пастбища (invernaderos) на равнинах Андалусии и Эстремадуры, чтобы отправиться на летние пастбища (agostaderos), расположенные в сьеррах и на горных плато Кастилии, откуда они спускались осенью. Ведомые пастухами, которым помогали сторожевые псы, следившие за стадом и собиравшие животных (а иногда и защищавшие скот от волков), овцы шли медленно, поднимая за собой тучи пыли. Из их массы выделялись вьючные животные — ослы и мулы, — которые везли на своих широких спинах кухонную утварь, пищу для пастухов и собак, соль для баранов, а также молодых ягнят, родившихся по дороге и не способных еще пока вынести все тяготы пути. Если, пересекая возделанные земли, стада проходили по отведенным для них дорогам (Canadas), то их проход не представлял опасности для крестьян окрестных областей, поскольку овцы могли пастись на залежных землях, в том числе и на принадлежавших крестьянской общине, которая хотела бы их использовать по своему усмотрению. Места добилась от королей Кастилии, заинтересованных в расширении экспорта шерсти и в развитии сукноделия, целого ряда привилегий, которые не устраивали крестьян: они запрещали им обрабатывать залежные земли и огораживать свои участки забором. К тому же они должны были позволять пастись овцам Месты на своих землях, лежавших под паром, в ущерб собственному скоту. Эти привилегии порождали бесчисленные конфликты, которые обычно разрешались в пользу Месты, поскольку у нее были свои алькальды, наделенные большими юридическими полномочиями, и которые могли судить нарушителей в своем собственном суде.

Таким образом, крестьяне были окружены со всех сторон либо господами, либо врагами. «Они представляли собой самый бедный, самый угнетенный и самый униженный класс, — утверждал в 1629 году брат Бенито де Пеньалоза, — и кажется, что все остальные слои общества объединились для того, чтобы истребить или разорить их, и дело дошло до того, что само слово „крестьянин“ звучит так плохо, что превратилось в синоним обираемого, низкого, грубого человека, злоумышленника и даже еще хуже».

* * *

Но не в великодушных протестах церковников или экономистов нужно искать самое верное отражение условий жизни крестьян, а в красноречиво свидетельствующем документе, каким является изложение результатов исследования, проведенного по приказу Филиппа II с целью составления переписи городов и деревень Кастилии. Вопросник, послуживший основой для этого исследования, охватывал все аспекты сельской жизни: размеры деревень (pueblos), их правовое положение (senorio или realengo); возделываемые культуры и различные ресурсы населения; святыни и реликвии, хранящиеся в деревне; местные праздники. Ответы, данные самими крестьянами и аккуратно записанные, показывают, что они были хозяевами земли, которую обрабатывали, лишь в исключительных случаях; почти все они являлись держателями местных сеньоров, крупных монастырей или горожан, живших в ближайшем городе, в пользу которых они несли многочисленные повинности. В Бельвисе, небольшом селении в провинции Толедо, с 1500 фанег (около 800 гектолитров) пшеницы, собиравшейся каждый год, 150 уходило на десятину, 400 — на ренту, положенную собственнику земли, 200 необходимо было оставить на посев в будущем году; таким образом, крестьянину в хороший год оставалась лишь половина урожая, продажа которой позволяла ему заплатить королевские налоги, «но часто случалось так, что крестьянин не собирал столько, чтобы все заплатить, и тогда он разорялся».

Всякий раз, когда опрашивающий упоминает то, что мы бы назвали «уровнем жизни» крестьян, следует один и тот же ответ: «здешние люди совсем бедны», «большинство жителей очень бедны; лишь некоторые могут более или менее нормально питаться», «из всех жителей две трети — совсем бедный люд, а оставшиеся имеют очень небольшой доход», «в деревне двести тридцать жителей, среди которых едва ли около двадцати живут более или менее нормально, хотя, конечно, никто не может назвать их богатыми; остальные — нищие». Следует отметить, что с 1575 года и до эпохи Филиппа IV положение крестьян не переставало ухудшаться.

Внешний вид деревень и домов отражал скудость крестьянской жизни. Только лишь в горных областях дома строились, хотя бы частично, из камня. На Кастильском плато хижины, сделанные из самана, по цвету не отличались от земли. Порой какая-нибудь из них выделялась своим каменным или кирпичным входом, над которым красовался герб: это был дом идальго, часто такого же бедного, как и его соседи, но фамильный герб был свидетельством его положения. На юге и востоке Испании известковое молоко, которое покрывало стены и каждую весну заботливо обновлялось, придавало деревням более веселый вид. Но бедность, которую выдавало внутреннее убранство домов, была не меньшей: во многих домах была лишь одна комната, а больше двух бывало лишь в исключительных случаях. Меблировка состояла из грубого стола и деревянных лавок; кровати зачастую делались из простых досок, а то и вообще спали прямо на полу. В одном из углов главной комнаты находился очаг, в котором лишь время от времени зажигали хворост (поскольку почти повсюду дерево было редкостью и стоило дорого); обычно приготовление пищи не требовало больших усилий: для бедного крестьянина ржаной хлеб, сыр, лук — в Андалусии еще оливки — были повседневной едой.