Тут на сцену снова вышла злая царица и спросила зеркальце, всех ли она румяней и белее. И, услышав ответ, конечно же, успокоилась, хотя и знала, что слова зеркальца самое настоящее вранье.

На этом закончился третий акт. Объявили антракт, и зрители побежали в колхозный буфет подкрепляться арбузным самогоном и жареной буйволятиной.

— Хорошо, хорошо, — сказал Илья Константинович. — Особенно романсы великолепны. Голос — как у Орбакайте…

Подошел великий охотник пигмей Мголо Нголо и со знанием дела сообщил, что, по его мнению, царевна была отравлена соком травы кус-кус, которая человека не убивает, а заставляет уснуть на продолжительное время.

— Вот увидишь, — сказал он Русскому. — После антракта царевна опять оживет!

Снова забухал тамтам, возвещая начало четвертого акта, но зрителей не прибавлялось. Пошли выяснять, где зрители, и обнаружили их в буфете. Зрители, рассевшись на земле, с уважением смотрели, как Жора Хилькевич из Мурманска уписывает огромную жареную ляжку буйвола, молодецки запивая ее стаканами арбузного самогона.

Негры смотрели на Жору со страхом и уважением, никто уже не зубоскалил и не делал известных жестов, и слышался бегущий по рядам зрителей ропот: «Агропром приехал… Аг-ропром…» Видно было, что Жору из Мурманска здесь приняли как долгожданное обещанное божество.

Наконец все снова расселись перед сценой, пальмовый занавес поднялся, и с запозданием начался четвертый акт.

Королевич Елисей долго скитался по саванне, победив в . своих скитаниях льва, леопарда и страшного Тама Гочу, похожего на бегемота с хоботом и зубастого, как целая стая гиен. Каждой победе зрители бешено аплодировали. Со шкурой Тама Гочи королевич добрался до пещеры, где спала царевна. Королевич долго молился богам, включая и самого Агропрома, потом разбил гроб и потерся носом о щеку царевны. Та немедленно открыла глаза, увидела королевича, огромную шкуру Тама Гочи, на которой и отдалась своему любимому со всем пылом и жаром юности.

В это время на сцену вышла злая мачеха-царица и начала пытать зеркальце надоевшим вопросом. Зеркальце сказало, что всех белее молодая царевна, а уж румяная она сейчас, как мандарин.

Злая царица в ярости разбила зеркальце и побежала сама искать царевну, чтобы согнать с ее щек румянец. Выскочив на крыльцо, она увидела, как королевич Елисей на пони везет во дворец пропавшую царевну. Тут злая царица поняла, что все кончено, и все действительно было кончено — с влюбленными приехали семь богатырей, которые злую царицу и девку Чернавку поймали и сразу стали допытываться, что они ели последние два дня. Занавес начал закрываться, но все-таки, судя по диким воплям, ответы злой царицы и девки Чернавки названых братьев молодой царевны удовлетворили.

Зрители долго аплодировали, кричали «бис» и требовали артистов на сцену. Потом был банкет с арбузным самогоном и жареной буйволятиной.

Лежа в гамаке, Илья Константинович Русской слушал, как шуршат по стенам хижины тарантулы и гекконы. Все происходящее с ним казалось Русскому невероятным, и одна-единственная мысль не давала покоя: куда делись киллеры, неужели потеряли его след?!

Яхта «Глория» гордо рассекала воды Атлантики. Если кто-нибудь из читателей не знает английского языка, смеем отослать их к стихотворению Бориса Слуцкого «Лошади в океане», где черным по белому напечатано, что «глория» по-русски значит «слава». Вместе со Слуцким будем надеяться, что читателю это запомнится легко.

На зубах Ильи Константиновича Русского еще скрипел африканский песок, левую ягодицу жгло от укуса мухи цеце, а лицо бизнесмена было таким загорелым, что невольно закрадывалось сомнение в его истинно русских корнях. Впрочем, докажи мы обратное, что бы это означало? Да ровным счетом ничего! Сказано же в Большой Советской Энциклопедии, что Александр Сергеевич Пушкин — великий русский поэт. И точка. Какое нам дело, что в жилах у него текла эфиопская кровь? Если мы к голосу крови прислушиваться будем, то даже и не заметим, как половины своих гениев лишимся.

Глянем на генеалогическое древо Михаила Юрьевича Лермонтова — и прощай великий русский поэт. А шотландцы его к своему Роберту Бернсу приплюсуют и в выигрыше останутся. А если, не дай Бог, к Ландау приглядеться или, скажем, Ферсману? Боже упаси нас от таких научных изысканий! Не то мы после монголо-татарского ига вообще без корней останемся. И без гениев. Начнем писаря Крякутного вспоминать, а потом окажется, что великий русский самородок крылья свои лишь в летописях мастерил. Да и фамилия у него доверия особого не внушает. Что это за фамилия для истинно русского человека — Крякутный? Ну, Кулибин, скажем, еще куда ни шло. Разин, Пугачев, Болотников — это все свои, родные. Гришка Отрепьев — тоже возражений в исконности его происхождения нет. Если внимательно посмотреть, каждый русский в душе либо бунтовщик, либо кандидат на престол. И неизвестно, что из этих двух ипостасей лучше.

А Илья Константинович Русской был русским. Потому как душа его сейчас бунтовала против путешествия на яхте «Глория». Некоторые назовут это состояние морской болезнью. Ничего подобного, дорогие читатели, это самый настоящий бунт человеческой души против путешествия в нечеловеческих условиях! И по эпицентру бунта легко распознать место, где у человека эта душа находится.

Яхтсмен Олаф Педерссон, совершавший в одиночку кругосветное путешествие, с охотой взялся подбросить Илью Константиновича до Огненной Земли. Во-первых, он туда плыл. Во-вторых, места на яхте вполне хватало для двоих. В-третьих лишний доллар бумажнику не помеха. В-четвертых, одному плыть было скучно, а Илья Константинович на свое вписание в судовую роль не претендовал, но как собеседник вполне годился, потому что знал английский язык. Олаф Педересон частенько езживал в город Ленинград, а чуть позже и в Санкт-Петербург — отдохнуть от суровости скандинавского сухого закона, и во время этих посещений неплохо выучил непереводимые идиомы богатого и могучего русского языка, поэтому в беседе всегда мог ввернуть что-нибудь солененькое и вполне уместное. Ну и наконец соображения безопасности тоже играли свою роль. Не дай Бог, прихватит в дороге! Самому себе операцию делать тяжело и опасно, пусть уж лучше тебя полузнакомый дилетант зарежет, нежели самому себе харакири делать. Олаф Педересон был яхтсменом, а не самураем!

И погода вроде держалась неплохая, и чайки летали высоко, и буревестников, так замечательно описанных великим пролетарским писателем и поэтом Алексеем Пешковым, поблизости видно не было, а с лица Ильи Константиновича не сходил густой зеленый румянец, и сидел он в постоянной боевой готовности у борта яхты, судорожно держась за леер. Гигиенические пакеты Олаф Педересон русскому уже не выносил — все равно ведь загадит, так пусть лучше акулам Атлантики свое презрение выказывает. Олаф иной раз уже жалел, что взял на борт такую сухопутную крысу, но утешал себя мыслью, что русский обвыкнет, путь-то еще долгий, глядишь, и с силами все-таки соберется для бесед с товарищем по путешествию.

Самого Олафа Педерссона морская болезнь не брала. Он в России такие дозы на грудь принимал, в такую качку впадал, что после этого любой шторм в океане казался ему легким волнением. Бывало, подъедешь к границе со стороны русских и, пока пограничники шлагбаум полосатый поднимают, вольешь в себя две-три бутылочки «Столишной», а на своей стороне уже думаешь о негативных последствиях сего необратимого поступка. И ведь как метко назван русскими их спиртной напиток — сколько ни выпей, а сто граммов всегда лишними окажутся!