Ихсан вновь обмакнул перо в тушечницу и вернулся к записям о событиях утра. Закончив, он достал из шкатулки пригоршню чистейшей белой соли, рассыпал по влажным страницам.

Дождавшись, пока высохнут чернила, он встряхнул книгу и высыпал посеревшую от чернил соль в сосуд – за ужином добавит ее в еду. Мысль о том, что он ест собственные слова, успокаивала, словно таким образом он заключал договор с прошлым. Вот почему Ихсан так тщательно записывал свои планы, протоколы встреч с другими Королями, все, что произошло за день, и многое другое. Однако о предстоящей встрече он записи не сделал. Некоторые вещи лучше скрывать и от людей, и от богов.

Он спустился на первый этаж, скользнул полами золототканного тауба по белым травертиновым ступеням, и двустворчатые двери, ведущие на веранду, распахнулись перед ним.

Отсюда открывался вид на юго-восток Шарахая и бесконечную пустыню, тянущуюся до горизонта. На веранде стоял лишь один стол с двумя стульями, возле него замер крепкий мужчина с аккуратно подстриженными усами и бородкой.

Мигир Халим'ава аль Кадри, сын шейха Халима, повелителя Огненных дланей.

На Мигире был алый тюрбан – вещь непростительная для жителей Шарахая, но дозволенная сыну шейха, прибывшему с дипломатическим визитом. Охряные татуировки выделялись на оливковой коже его носа, подбородка, щек и в особенности ладоней – в отличие от других племен, Кадри покрывали татуировкой не тыльную сторону рук.

Увидев Ихсана, Мигир склонился и протянул раскрытые ладони. Значение жеста угадать несложно: приходя с миром, мы открываем другу наши истории, но враг увидит лишь кулаки, сжимающие сабли.

Жест этот совершенно не сочетался с цветом головного убора, значившим, что его владелец вступил на путь войны. За последние десятилетия, впрочем, алый тюрбан сделался знаком упрямства, совершенно детского неповиновения. Так шейхи и их посланники показывали, что не подчиняются Таурияту, но, по мнению Ихсана, Мигир в своем щегольском наряде выглядел утопающим, схватившимся за соломинку.

– Таурият приветствует тебя, – сказал он, кланяясь в ответ.

– Мой отец передает пожелания благоденствия Королю Шарахая.

– Одному из Королей. – Ихсан сел, зна́ком предлагая Мигиру сделать то же самое.

Следующий жест в сторону дверей предназначался слугам, немедленно уставившим стол вазами с виноградом, блюдами маринованных овощей, свежими лепешками, копченым козьим сыром, недавно завезенным из Каимира, тарелочками хумуса и оливкового масла, а под конец – баклажанового пюре, к которому Ихсан недавно пристрастился.

Хрустальные кубки наполнились трижды процеженным томатным соком, золотящимся на солнце. Слуга открыл деревянную шкатулку, и Мигир застыл, пораженный: пара кубиков льда, подхваченная серебряными щипцами, опустилась в его кубок.

– Еще? – спросил Ихсан, когда его собственный кубок наполнился льдом до половины.

– Нет… благодарю… – выдавил Мигир. Он выглядел как пустынный пес, впервые увидевший лед. Впрочем, почему «как»? Он таким и был, однако гордость не позволяла это признать.

– Ты проделал долгий путь, – заметил Ихсан, пригубив из кубка. – Огненные длани ведь откочевали к летним холмам, не так ли?

Мигир отхлебнул сока, глядя, как слуги выставляют последние блюда – жареный козий сыр, еще горячий, и пирожки с хрустящим луком. Он оторвал кусочек лепешки, зачерпнул им баклажанового пюре.

– Как только мы туда прибыли, я немедленно взял курс на Шарахай.

– Довольно поздно.

– У подножья гор была хорошая охота, – пробормотал Мигир с набитым ртом. – Антилопы. Козы. Дюжины пустынных собачек.

– Дай боги, чтоб так было и впредь.

Мигир улыбнулся, запив пюре соком.

– Милостью Бакхи.

Какое-то время они молчали, отдавая должное еде и городскому пейзажу. Звуки Шарахая – гул толпы, перезвон кузнечных молотов – едва доносились до веранды, будто дворец Ихсана лежал за завесой сновидений.

Торговля, подумал Ихсан. Рост. Движение вперед. Как не похож, должно быть, этот мир на мир Мигира! Юноша явился из пустыни, его жизнь подчинена кочевому укладу – бесконечное путешествие по кругу, прерываемое лишь войнами заскучавших шейхов. Оно так же чуждо Шарахаю, как истекающий соком мирейский фрукт, лежащий на тарелке перед Ихсаном. Однако Мигир принес новости, касающиеся Янтарного города. А если точнее, новости, способные повлиять на его судьбу, как намекнул отец Мигира, прося об аудиенции.

Мигир сидел как на иголках. Он явно желал поскорее перейти к делу, но Ихсан не спешил: сначала нужно перекусить. Не стоит демонстрировать свой интерес: в лучшем случае Мигир примет это за уступку, в худшем – за слабость.

– Удачны ли походы Кадри? – спросил Ихсан, глядя в пустыню. На горизонте собирается буря, подумал он. Пойдет прямо на Таурият.

– Грех жаловаться, ваше величество, грех жаловаться! Корабли, что вы дали моему отцу, служат нам верой и правдой. Мы начали торговать с южными кундунскими деревнями, как вы и советовали. Отец велел передать вам глубочайшую благодарность.

Ихсан отмахнулся не глядя, будто такая малость вовсе не стоила благодарности. Однако он прекрасно осознавал, что то было не одолжение, а сделка: вместе с кораблями, конями и клинками Кадри и три других шейха получили незначительные торговые пути, поддерживать которые Шарахай больше не желал. Стальные девы слишком заняты, охраняя основные пути от пиратов и казня преступивших закон, не говоря уже о путях малых, ведущих из Кундуна и Маласана. Нужно следить, чтобы торговцы не обходили Шарахай и караван-сараи, где поджидают сборщики налогов.

Но если б все было так просто! Асиримы, веками беспрекословно подчинявшиеся, рвались с поводка. Некоторые покорялись Стальным девам только по приказу Месута, Короля-Шакала, Повелителя Асиримов. Были и те, что вовсе отказались подчиняться. Их, разумеется, уничтожили, однако патрулировать пустыню сделалось сложнее.

«Это пройдет, – сказал Месут, когда Короли выразили свои опасения. – Как песчаная буря проходит через Шангази».

Однако песчаная буря может убить, подумал тогда Ихсан. Шангази не благоволит нам так сильно, как ты пытаешься убедить.

Знаки были едва заметны, как лепестки акации среди барханов, но множились быстро и не давали Ихсану покоя. Границы Шарахая уже не так неприступны, как двести… да что там, двадцать лет назад. Но почему бы не обернуть это в свою пользу? Почему бы не заручиться поддержкой шейхов, выдав это за великодушие Королей?

Все сработало даже лучше, чем он рассчитывал, и встреча с Мигиром служила прекрасным тому примером: еще два года назад шейх не послал бы своего сына на Таурият – отправил бы визиря и потребовал встречи с королевским представителем посреди пустыни. Но вот Мигир сидит за одним столом с Королем – может, не до конца доверяя, но по крайней мере заинтересованный во взаимной выгоде. Пусть таких, как его отец, немного, они подают пример другим племенам: задумайтесь, так ли нужно идти против интересов Шарахая?

Мигир опустошил наконец свой кубок,