Перво-наперво, надо было ехать в штаб МАКВ на улицу Конг Ли, к югу от аэропорта Тан Сон Нхут, и получить одобрение офицера общественной информации из штаба Вестморленда. На это уходил час или около того.

Потом ехали в город и передавали сообщение средствам массовой информации: «Ассошиейтид Пресс», «Юнайтид Пресс Информейшн», Эй-Би-Си, Си-Би-Эс, Эн-Би-Си, «Старз энд Страйпс», журналу «Тайм», «Ньюсуик», «Рейтерс», журналу «Лайф ин Вьетнэм», газетам «Сайгон Дейли Пост» и «Вьетнэм Гардиан», пока последнюю не закрыли.

Англоязычную газету «Вьетнэм Гардиан» прикрыли за критику Нгуен Као Ки. Эта престижная газета просто напечатала, что правительство премьера Ки не отражает мнение народа Южного Вьетнама.

Развоз тиража был сплошной морокой, но он давал шанс выбраться из скучной монотонной рутины отдела и прошвырнуться по Сайгону.

Остаток пресс-релизов отвозился в ЮСПАО — «Объединённое управление США по связям с общественностью», располагавшееся в центре Сайгона, у площади с круговым движением, а оттуда распространялся среди пресс-корпуса на ежедневных брифингах в пять часов пополудни. Корреспонденты называли такие брифинги «благоглупости в пять часов» или «болтовня в пять».

Развоз, как правило, занимал весь день, и его ещё по возможности затягивали, чтобы попозже вернуться в скуку ЮСАРВ.

У фотомастерской «Фото Перфект», располагавшейся сразу возле улицы Тю До у реки Сайгон, останавливались всегда. Улица Тю До была знаменита ночными стриптиз-клубами. И в отделе всегда находился человек, которому позарез надо было проявить плёнку или забрать негативы и фотографии из мастерской.

Ещё водитель останавливался у военного магазина «Бринкс» и покупал что-нибудь себе и тем, кто не мог выбраться в город. Частенько, бросив машину на стоянку у магазина, он заглядывал куда-нибудь попить пива и перекусить.

Если выезжали раньше обычного, то ехали в Шолон и там бродили по магазину. Магазин в Шолоне, китайском квартале Сайгона, был самым большим во Вьетнаме.

Армейские репортёры располагались выше нас этажом, они сортировали и редактировали сообщения, поступавшие из дивизий, бригад и тыловых подразделений.

Каждый месяц один из них отправлялся в командировку в Токио, чтобы сверстать газету, которая потом печаталась в типографии «Старз энд Страйпс». Тридцать дней в Токио — лучшая командировка, которую можно было получить во Вьетнаме.

Первое моё воскресное увольнение я провёл в Сайгоне вместе с Сидни Абрамсом. Этот невысокий прыщавый блондин работал в нашем отделе и был, как и Таффлер, из Нью-Йорка.

В автобусе по дороге в город Сид только и говорил о предстоящем отпуске на Гавайи, где он собирался встретиться с женой и проваляться с ней всё время в постели, занимаясь любовью.

Хотя этот коротышка едва достигал пяти футов, у его жены было почти шесть футов росту и тело, словно с обложки «Плейбоя»: длинные золотистые волосы, огромная грудь, умопомрачительные ноги и тугая попка.

У него была фотография, на которой она была изображена в обнажённом виде на балконе их нью-йоркской квартиры; эту фотку он повесил на доску объявлений как раз над своим столом, словно поздравительную открытку. Сид гордился телом Джейн и хотел, чтобы окружающие разделили его восторги по поводу её «великолепных сисек».

Сид рассказал, что месяц назад он отправил ей совершенно оригинальный подарок, дабы привести её в нужную кондицию ко времени запланированных оргий в Гонолулу — фотопортрет своего эрегированного пениса во всей красе.

— Ты шутишь, Сид. Никто не посылает жёнам такие фотографии, — сказал я.

— И не думал шутить. На карточке он твёрдый, как кий, и толстый, как огурец за два доллара. Джейн обожает его. Поэтому я собираюсь вдуть ей по самое не хочу.

И сам засмеялся своей шутке.

Его приятель из 69-го батальона связи в Тан Сон Нхуте сделал для него этот снимок. Сид увеличил его до размеров 11 на 14 дюймов, покрыл глянцем, купил рамку, уложил на розовую подложку, которую кто-то достал ему в Сайгоне, и отослал Джейн.

— Ты подписал снимок? — спросил я.

— Конечно, я написал: «Моей дорогой жёнушке Джейн. До встречи на Гавайях; желай меня, как я тебя. С любовью, Сид».

— Ты действительно так сделал?

— Конечно, блин, сделал! И только что получил от неё письмо, где она пишет, как ей это понравилось. Она поставила портрет на ночной столик, по вечерам глядит на него, рукоблудничает и думает обо мне.

Сначала мне было интересно, чтo такая девчонка нашла в этом парне. Но когда он описал мне подробности их любовных утех, я понял, что эти двое созданы друг для друга.

В городе за столиком в бистро мы вылакали несколько баночек пива. Сид ввёл меня в курс дела и рассказал о барах, которые ему нравились больше всего: о барах с лучшими девчонками и о барах с отдельными комнатами, где за несколько баксов можно было удовлетворить свою похоть.

Он рассказывал, как девчонки играют в «сайгонскую чайную игру», где протекает река, где находятся лучшие рестораны, в каких гостиницах живут иностранные корреспонденты, как торговаться с таксистами и рикшами и сотни других мелочей, которые должен знать солдат в увольнении в Сайгоне.

Потом мы прогулялись по Тю До, заглядывая в магазины и перебрасываясь фразами. Даже остановились у клуба «Юнайтид Стейтс Оверсиз» на улице Нгуен-Хюэ поболтать за кофе с пончиками с большеглазыми сестричками из «Красного Креста».

Оттуда на велорикше направились в Шолон обедать в чистеньком французском ресторанчике.

Я заказал бифштекс. Говядина в Сайгоне стоила дорого, но мне хотелось отпраздновать первое увольнение.

Появился официант-китаец с металлическим разносом, на котором исходили паром два мокрых горячих полотенца, и подал их нам щипцами.

Мы стёрли грязь и пот с рук и лица. Очень освежающе.

Салат готовили у нас на глазах прямо на нашем столе, и обед, за которым последовала чаша для полоскания рук, удался на славу. После армейской столовой такое гастрономическое угощение показалось настоящей вкуснятиной.

Вернувшись в Сайгон на такси, мы решили посетить сауну и сделать массаж. Сауна была очаровательна, но массаж превзошёл все ожидания.

Я уже лежал на столе, едва прикрытый полотенцем, когда пришла маленькая «мамасан» с высушенной кожей и лицом, на котором было больше морщин, чем на рубашке после пяти дней носки.

По-английски она не говорила и без предисловий начала лупить в мою спину приёмами каратэ. Проворные пальцы разминали мышцы и сухожилия, словно настраивали струны клавесина, извлекая звуки песни о боли, и у этой песни было много вариантов.

В конце концов своими шлепками она превратила мою спину в большой бифштекс. Этого ей показалось мало, и она забралась на меня с ногами и бродила по позвоночнику, напевая под нос какую-то мелодию, пока каждая косточка во мне не стала «хрустеть, трещать и щёлкать».