– Кажи документы! – рвался к Шишканову Рачкин. – Может, ты с каторги бежал?

– Документы? Вот документы. – Шишканов передал Рачкину свое «Проходное свидетельство», справку о ранении и отпуске домой. – А война-то, господин Рачкин, пострашнее будет каторги.

– Дайте же ему под дых, чтобы не мешал читать письма служивому! – закричали бабы, зашумели мужики. – Читай, Шишканов!

– Могу, но как же власти?

– Читай, мы сами власти! Не мешкай, читай!

– Это письмо от Макара Сонина. Мы с ним случайно оказались в одном лазарете. Время было поговорить и написать. Макар ранен в руку, кисть слегка задело, часть мизинца ампутировали. Домой его не отпустили, чуть подлечили и снова на фронт. Вот он пишет: «Ежели эта война затеяна по воле божьей, то где же бог? Ежели царь Помазанник Божий, то пошто же бог не поставит его на путь истинный? И внял я, что наш царь такой же помазанник, как я китайский император. Он – Николай Кровавый, как обозвал его народ. И не от бога он нам дан, а от черта лысого…»

– Молчать! Заарестую! – снова взвился Рачкин. Волостной Мартюшев тоже подал свой голос.

– Читай дальше! – шумел сход.

«Мы шли на войну с верой в царя и в Бога, с верой в наших генералов. Но всё это скоро похерилось. Хотя солдаты, когда я был в армии Самсонова, дрались за семерых, а генералы дрожали осиновыми листами. Шлю я им всем солдатское проклятье! Но скоро супротив войны заговорят все, ибо всем понятно: мужику бить мужика так же лихотно, как хозяину убивать любимую собаку. Мужику надо жить в мире, землю пахать, племя растить. А мужиков стравили, гудят в уши, что во всём виноват германец. Я слушал один допрос германца, тот говорил, что русские первыми напали на Германию и хотят отнять землю у германцев. Врут народу те и другие, прячут правду от народа, сталкивают нас лбами, чтобы самим очиститься».

Настороженная тишина разлилась над поляной. Вот так Макар-летописец! Режет правду-матку. У баб на глазах слезы, мужики сдерживают тяжелые вздохи. А когда снова зашумел Рачкин, то его так сдавили, что он зайцем заверещал.

Макар далее писал: «Каждый, кто может читать, тот читал Святое Писание, там сказано, что, мол, кто посеет ветер, тот пожнет бурю. Ветер посеян, ждите бури. И будет та буря, когда ни рачкины, ни подначкины не удержат народ в узде. Зла много накипело. Война, которую затеяли царь и буржуи, держится на живульку, оставляя на полях своих тысячи солдат, делая тысячи вдов и детей-сирот. И быть земле пустыней. Потому каждый, кто мыслит по-божески, тот должен подняться и заставить царя прекратить войну. Надо заниматься делом, а не лить напрасную кровь. Бабы и мужики, подымайтесь против войны, тормошите царя и его ярыг[34]!»

– Взять! Под арест! – завозился Рачкин.

– Эй, кто рядом, стукните его чем-нибудь тяжёлым, чтобыть горло зряшно не драл!

– Меня можно под арест. Но ведь эти письма не я писал. Их писали ваши земляки. Вот сбе́гайте на фронт и возьмите их под арест. Я исполнил волю солдат. Безумные начали войну, умные её закончат.

– А ну, подай сюда письма, – подался к Шишканову Бережнов.

– Позвольте! Это письма Макара, я его отец, знать, мне они писаны, – забрал Сонин письма у Шишканова.

Исак Лагутин забрал письмо Петра.

– Отдать письма мне! Крамола! – вырывался от баб Рачкин, но тщетно. – Расходись по домам! Сход закончен!

– Не расходиться надо, а садиться и писать письмо царю, чтобы кончал с войной, – поднялась на телегу баба Катя. – От всего схода писать.

– Цыц! Я вам напишу письмо! Так распишу задницы, что нескоро сядете на них. Все по домам! И ты, Шишканов, тоже иди домой, – приказал Бережнов. – Чтобы ни писали наши солдаты, а война дана от бога. Чем она закончится, это уж бог рассудит.

Если сход ослушался Рачкина, то побоялся ослушаться Бережнова, хотя бы те же дружинники, староверы и бедняки, кто был должен по маковку Бережнову. Сход начал распадаться.

Шишканов тоже ушёл домой. Он своё дело сделал, заронил искру, а время её раздует до пожара-верховика. Сунулись было Мартюшев и Рачкин, чтобы схватить Шишканова, но на них так рыкнул Бережнов, что они подались назад.

– Хватит и того, что мы бросили его на каторгу. Сделали сами же из него большевика. Дурни, того не поймете, что пригрей мы Шишканова, обласкай, то и был бы он наш. Умен, хитер, такими брезговать не надо. Сами видите, что народ к нему тянется. А без народа мы пшик. Потому приказываю, чтобы Шишканова не смели трогать. Тронете, то пеняйте на себя. Скажите спасибо, что он не помнит зла, что мы ему причинили. Всё! Вы тоже по домам! – отрубил Бережнов.

16

К Шишканову забежал Сонин, хотелось поговорить по душам с живым человеком, а не через письма солдатские. Он с порога и спросил, мол, не социал ли тот демократ.

– Почти что. Мне до них еще дорастать надо. Но с ними.

– Почему?

– А потому, что они против этой грабительской войны. Они за мир. А мир – это сейчас главное.

– А много ли тех социал-демократов?

– Да есть. Но только средь социал-демократов идет разноголосица. Уже есть большевики и меньшевики. Большевики – за полный мир, за уничтожение капиталистов, за передачу власти народу, а меньшевики за продолжение войны и передачу власти буржуазии. Как это было когда-то во Франции, где власть захватила буржуазия. Есть ещё социал-революционеры. Те ближе к большевикам. Есть конституционные демократы, те за ограничение монархии, за конституцию для народа. Но все они за продолжение войны. На том и сломают хребет.

– Явственно просветил. Я с теми, кто против войны. Ты понимаешь. Проходил мимо нас один бродяга, не помнящий родства, так тот сказал мне о большевиках, будто они приняли учение Христа и хотят повести за собой народ. Исус[35] Христос ить тоже шёл за народ. Тоже ратовал за мир. Хоша не всегда, но ратовал. Так кто ты? Ну, не нуди же! Ты старое-то не помни. Каторга – это дело наших рук. Без вины засадили. Наши такое могут, ежли не больше. Да упредить тебя пришел, чтобы ты шибко-то не молол языком, могут схватить – и головой в прорубь. Степан Алексеевич это готов бы сделать сейчас, но ты читал письма наших ребят. Будто и не виноват. Но все знают, что и как. Читал, знать, согласен с теми писаниями. Расскажи больше про Макара. Ить он праведно пишет, варнак. Сын, поди. Он, хоть