Большинство современных неврозов, сны пациентов, мифы индогерманских народов, наша литература и наши патриархальные принципы были истолкованы на основании Эдипова комплекса — т. е. исходя из того, что при выраженном отцовском праве сын не признает «роль отца в семье», не хочет «смотреть в лицо настоящему отцу», неспособен «жить с ним» в мире. Психоанализ как теория и как практика, несомненно, стоит на утверждении, что все неудобства современной культуры объединены под грифом «Эдипов комплекс».

Что может сказать антропология об оптимистическом взгляде, выраженном в процитированном выше отрывке? Если патриархальный строй означает счастливое разрешение Эдипова комплекса, этап, когда мужчина без страха смотрит в лицо своему отцу и т. д., — тогда где он существует в неассимилированной форме? То, что он «обходится стороной», «отклоняется» при материнском праве, было доказано в первых двух частях этой книги, а также — совершенно независимо от наших выводов — и самим доктором Джонсом. Существует ли Эдипов комплекс во всей своей силе и славе в культуре, никогда не изучавшейся с этой точки зрения эмпирически, — вопрос праздный. Целью настоящей работы было отчасти вдохновить дальнейшие полевые исследования. Что может или не может выявить такое эмпирическое исследование, лично я не берусь предсказать. Но мне кажется, что отрицать существование проблемы, замаскировывать ее очевидно несостоятельным допущением и вычеркивать все то, что уже было сделано для ее решения, — значит оказывать медвежью услугу как антропологии, так и психоанализу.

Я указал на ряд противоречий и неясностей в психоаналитическом подходе на примере весьма любопытной работы доктора Джонса. Это следующие моменты: идея «вытесненного комплекса»; утверждение, что материнское право и незнание отцовства коррелируют друг с другом и вместе с тем независимы друг от друга; представление о том, что патриархат — это как причина Эдипова комплекса, так и счастливое его разрешение. Все эти противоречия, на мой взгляд, коренятся в учении о том, что Эдипов комплекс является vera causa[51] социальных и культурных феноменов, а не их результатом; что он возник в результате первобытного преступления и обрел в расовой памяти форму наследственных коллективных тенденций.

Я хотел бы упомянуть еще один момент. Если рассматривать первобытное отцеубийство как реальный исторический факт, т. е. такой, который необходимо расположить в пространстве и времени, а также соотнести с конкретными обстоятельствами, то как мы должны его себе представлять? Должны ли мы допустить, что в стародавние времена в таком-то месте, в такой-то сверхорде совершилось такое-то преступление? Что это преступление затем породило культуру и что эта культура каким-то образом распространилась по всему миру, там и сям превращая обезьян в людей? Это допущение разваливается, стоит лишь его сформулировать. Альтернативный вариант столь же труднопредставим: это что-то вроде эпидемии второстепенных отцеубийств, охватившей весь мир; каждая орда переживает эпоху циклопической тирании, затем совершает преступление и вступает тем самым в эпоху культуры. Чем больше мы стараемся конкретизировать и проработать эту гипотезу, тем менее склонны относится к ней иначе, чем к «сказке»[52], как назвал ее профессор Кребер, — наименование, против которого не возражал и сам Фрейд[53].

До сих пор для обозначения типичных психологических установок по отношению к членам семьи я использовал слово «комплекс». Я даже предложил новое выражение «нуклеарный семейный комплекс» в качестве применимого к различным культурам расширения понятия «Эдипов комплекс», которое, я настаиваю, применимо только к арийскому, патриархальному обществу. Но в интересах научной номенклатуры я должен пожертвовать этим новым выражением, поскольку не только не рекомендуется вводить в научный обиход новые термины, но и всегда похвально избавляться от терминологических захватчиков, если можно доказать, что они претендуют на уже занятую территорию. Я полагаю, что слово «комплекс» обладает определенными смысловыми оттенками, в силу которых его можно использовать разве что только в качестве научного «жаргонизма» — того, что по-немецки называется Schlagwort[54]. Во всяком случае, требуется пояснить, что мы имеем в виду, когда его употребляем.

Слово «комплекс» относится к тому этапу развития психоанализа как науки, когда он был тесно связан с терапией и фактически представлял собой не более чем метод лечения невроза. «Комплекс» означал патогенную вытесненную эмоциональную установку пациента. Но сейчас возникает вопрос: можно ли в общей психологии выделить и изолировать вытесненную установку пациента по отношению к другому человеку и работать с ней отдельно от не вытесненных элементов? Наше исследование показало, что различные эмоции, составляющие отношение человека к человеку, настолько тесно связаны и переплетены, что образуют единую, органически неразделимую систему. Таким образом, в отношении к отцу почитание и идеализация неразрывно связаны с неприятием, ненавистью и презрением, и эти последние чувства являются отражениями первых. Негативные чувства — это отчасти реакция на чрезмерное возвеличивание, тень отбрасываемая в бессознательное ослепительной идеализацией неидеального отца. Отделить тень от части в «предсознании» и части в бессознательном невозможно; они неразрывно связаны. Допустим, в своем врачебном кабинете психоаналитик может пренебрегать видимыми элементами установки пациента, которые ничего не добавляют к заболеванию; он может обособить вытесненные элементы, сложить из них некую конструкцию и назвать ее комплексом. Но как только он покидает своих невротических пациентов и входит в лекционный зал, собираясь говорить на тему общей психологической теории, ему стоит также осознать, что комплексов не существует, что они, конечно, не ведут независимое существование в бессознательном и что они — только часть органического целого, основные составляющие которого вовсе не вытеснены.