Мы с ординарцем и несколько других бойцов, разделивших с нами зимнее «купание», достигли траншеи, когда она уже была очищена от живых фрицев (трупов было много и в самой траншее, и за ней). Штрафники преследовали убегающих немецких солдат и в результате захватили плацдарм на участке Маньки – Коноплицы. Я, промокший до нитки и продрогший, как говорится, до самых костей, пытался догнать свой взвод и согреться хотя бы энергичными движениями, но тщетно. Добравшись до второй, тоже уже захваченной траншеи, я увидел командира роты, который приказал мне остаться здесь и собирать всех «утопленников» и ждать его распоряжений. А я не на шутку начинал понемногу замерзать. Почему-то вспомнилась песня о ямщике, который замерзал в степи. Конечно, я не в такой степени окоченел, меня немного выручала трубка, которую я курил уже довольно давно, еще до фронта. Она была массивной, солидной вместительности, с классически изогнутым чубуком и долго хранила тепло. Мой табак размок, и мне доброжелательно предлагали свой соседи по окопу, оставленные во втором эшелоне. Трубка эта хорошо грела руки, но остальные части тела от довольно крепкого, державшегося всю ночь и целый день мороза стали терять подвижность. Мои пропитавшиеся водой ватные брюки и такая же телогрейка постепенно превращались в ледяной панцирь. Ноги и руки мои кроме пальцев, гревшихся от трубки, уже практически потеряли подвижность, только голова еще вертелась на шее довольно свободно. Сапоги мои скоро стали ледяными колодками, и я опасался, как бы ноги не обморозились похуже, чем палец во время долгого зимнего похода в училище. Командир роты Михаил Сыроватский, видя, что толку от меня немного, приказал двоим легко раненным штрафникам доставить меня в медпункт батальона. Они и поволокли меня, как ледяную колоду, снова через Друть, назад. В батальонном медпункте, который размещался в палатке с печкой, орудовал наш доктор – Степан Петрович Бузун, небольшого роста, со старомодной бородкой. Его, наверное, никто, даже штрафники, не называл по воинскому званию. Он и его помощник, лейтенант Ваня Деменков, разрезали саперными ножницами на мне обледеневшую одежду и сапоги, стащили с меня этот панцирь, тут же энергично растерли всего от головы до пят смесью, кажется, спирта со скипидаром. Конечно, еще после кружки горячего чая влили внутрь меня и солидную дозу спиртного, одели меня во все сухое и даже обули в теплые валенки (наконец-то и мне доставшиеся). Так как в палатке было полно раненых, рядом в глубоком снегу мне отрыли яму, дно которой устелили хвойным лапником и прикрыли его частью плащ-палатки. Уложив меня туда, закрыли второй половиной плащ-палатки, «утеплили» ее сверху тоже еловыми ветками и… засыпали толстым слоем снега, оставив отверстие для доступа воздуха. Хорошо разогретый растиранием, да и внутренним «компрессом», я почти мгновенно заснул мертвецким сном.

Утром выбрался я из своей «берлоги» с чувством хорошо отдохнувшего и снова полного сил и энергии человека. Я не получил даже банального насморка, обычного для таких переохлаждений, не говоря уже о воспалении легких или каком-либо бронхите. А последствием этой купели и заметного переохлаждения была выступившая у меня через несколько дней на шее и некоторых других частях тела так называемая пиодермия или, по-другому, какой-то локальный, мелкий фурункулез. Как мне объяснил потом всезнающий Степан Петрович, это был результат мобилизации внутренних сил организма, возникающий именно в условиях лишений и сверхнапряжений. И даже, как я узнал позже, инфекционными болезнями во время войны люди болели реже и легче, не говоря о том, что вовсе не возникали какие-либо масштабные эпидемии. В моем случае, наверное, сыграла свою роль, кроме того, и моя дальневосточная закалка, как с детства, так и полученная в период воинской службы там. Между прочим, как я узнал позднее, Степан Петрович – бывший штрафник, оставшийся в офицерских кадрах штрафбата после реабилитации. Да и его помощник, лейтенант Ваня Деменков, оказывается, тоже из бывших штрафников, так что наша штрафбатовская медслужба была, образно говоря, «дважды штрафной». О таких случаях почему-то в батальоне не принято было распространяться, хотя я знал и несколько других таких случаев и с большим уважением относился к этим офицерам.

Пока я отсыпался в своей снежной берлоге, наши подразделения выполнили свою задачу и даже сумели продвинуться к деревне Озеряны, где и был введен в прорыв стрелковый полк. Как мне потом рассказали, этот ввод был обеспечен мощным залпом гвардейских минометов, именуемых «катюшами». И вот, то ли одно подразделение штрафников успешнее других продвинулось вперед и расчетам «катюш» не успели об этом сообщить, то ли в батарее гвардейских минометов кто-то ошибся в расчетах при подготовке данных для стрельбы, но несколько реактивных снарядов взорвалось в непосредственной близости от штрафников. Правда, кое-кому показалось, что это наши летчики обронили случайно несколько бомб. Но бывший рядом с тем событием лейтенант Янин Иван, с которым мы потом служили в одной роте у капитана Матвиенко и который, как мы все потом узнали, отличался исключительной честностью, утверждал, что это был именно неудачный залп «катюш». К сожалению, при этом не обошлось без потерь среди наших бойцов, но, как говорили многие очевидцы этого инцидента, всем стало понятно, почему немцы так панически боялись залпов «катюш».

Здесь я несколько нарушу хронологию своего повествования.

К 50-летию Победы в 1995 году Российское телевидение подготовило большую серию передач под общим названием «Моя война». Я тоже был избран участником этих передач. Наверное, потому, что авторы этой серии были знакомы с военной судьбой нашей семьи по очерку Инны Руденко «Военно-полевой роман», напечатанному в «Комсомолке» еще к 40-летию Победы.

По итогам бесед с некоторыми участниками этих передач, от маршала Язова Дмитрия Тимофеевича до рядовых, газета «Комсомольская правда» печатала обширные материалы об их боевых буднях. Потрясающая правда о войне!

Но одна публикация поразила меня откровенным лукавством. Это помещенный в «Комсомолке» за 14.12.1994 г. рассказ бывшего начальника разведки дивизиона «катюш» Георгия Арбатова, «готовившего иногда» данные для стрельбы. Ну хотя бы потому, что он «видел, как летят куски человеческих тел» от взрывов реактивных снарядов. Каким же сверхъестественным зрением обладал рассказчик, если с закрытых позиций, что для «катюш» было незыблемым правилом, он «видел» это. А мы в непосредственной близости от немецких траншей видели в этих случаях только сплошную полосу огня и вздыбленной земли. И никаких «кусков». Или как он, Арбатов, «пару раз из личного оружия попадал в немцев». Что, из пистолета? И тоже с закрытых позиций? Пусть эти утверждения Георгия Арбатова останутся на его совести, но если среди готовивших данные для стрельбы «катюшам» попадались не совсем честные люди, то результатами этих стрельб могли быть и такие, как у нас за Друтью. Кстати, о неправде из уст академика Арбатова упоминает в своей книге «Записки командира штрафбата» Михаил Сукнев, где автор недоволен утверждениями Арбатова о том, что штрафников «караулили сзади заградотряды», и говорит прямо: «Неправда! У нас их не было».

Однако вернемся в февраль 1944 года. После ввода в бой стрелкового полка наши подразделения были отведены в расположение батальона. К сожалению, дальнейшего значительного развития это наступление не получило.