Самолюбивый, он даже себе не хотел признаться, что его больше всего озлила встреча персидских властей в Туркменской степи, куда он подался в тот памятный год, в год Зайца. Странно все-таки устроен человек! Многое выветрилось из памяти… А вот события в Туркменской степи занозой сидели в сердце, видно, свежа еще была рана или стареет хан, что рассопливился подобно бабе… Что хорошего можно ждать от этих нечестивых шиитов?

За долгие годы басмаческих набегов, удач споткнулся ханский конь однажды. Никогда такого не случалось, а тут, проскочив границу, направляясь в Туркменскую степь, запнулся вдруг скакун. Да так, что чуть не вышибло седока из седла. Озлился Джунаид, приказал прирезать любимого коня, а сам пересел на другого. О небо! И этот конь споткнулся, и его прикончили нукеры. Повернуть бы хану, отказаться от своих намерений, да не увидел он в том сурового знамения и, словно горячий необъезженный скакун, закусил удила…

Поселился Джунаид-хан в Туркменской степи, между Гумбет-Хаузом и Бендер-Шахом, поближе к Каспию, не слишком вдаваясь на иранскую территорию. Хан знал, что возврата назад нет, но и персам не доверял. Шайтан их ведает, возьмут да запродадут его голову большевикам или еще похуже, обменяют на какого-нибудь богатого перса, попавшего в руки к красным.

Джунаид-хан изменил бы себе, если бы начал спокойную жизнь: не в его это было натуре. Он разослал по всем аулам Туркменской степи своих гонцов, сзывая аксакалов на большой маслахат – совет. Старейшины туркменских аулов собрались живо. Многие знали крутой нрав Джунаид-хана, а кто не испытал его на себе, уже был наслышан. Немало среди них было и соплеменников самого хана, ушедших от красных вскоре после революции и поселившихся в Иране. Несладко им жилось на чужбине, где познали цену покинутой юрты – родины. Реза-шах, а до этого династия Каджаров, иранские власти притесняли туркменские племена, пытавшиеся спасти жалкие остатки своей независимости, сохранить свои национальные обычаи, традиции. Особой шахской инструкцией запрещали носить национальную одежду, обставлять дом традиционной утварью, не разрешали даже пить любимый гок – зеленый чай. Боже упаси, если шахские сарбазы – солдаты – застанут туркмена с пиалой в руке, а не с маленьким стаканчиком с черным чаем, – штрафа или порки не миновать. Разве это жизнь?..

И когда по Туркменской степи прошел слух о приезде Джунаид-хана, кое-кто искренне надеялся, что, может быть, бывший хивинский владыка своим авторитетом облегчит положение туркмен, возьмет их под свою защиту, сумеет договориться с иранскими властями, чтобы они не обижали туркмен. Старейшины, собираясь в большой ханской юрте, крытой белыми кошмами, с нетерпением ждали, что скажет им Джунаид-хан, что посоветует, как жить дальше, – неужели вот так всю жизнь терпеть непосильное ярмо этих своенравных шиитов?

Хан на славу угостил аксакалов наваристой бараньей чорбой, белыми пшеничными чуреками, каждому разнесли по чайнику крепко заваренного гок-чая, разливали его в пиалах и пили, пили долго и медленно, обливаясь потом, смакуя каждый глоток, внимая неторопливой беседе Джунаид-хана, который умел ловко плести словесные тенета… Послушали они хана – поверили, что в Туркмении началось чуть ли не светопреставление, ибо большевики против веры мусульманской, всех сгоняют в колхозы, а непокорных ссылают в морозную Сибирь, откуда никому нет возврата.

Поздно разъезжались аксакалы, услышав из уст Джунаид-хана то, что им хотелось услышать, чтобы раз и навсегда распрощаться с мыслью о возврате на родину, куда так хотелось вернуться не только голытьбе, но даже иным родовым вождям, баям. А этого старейшины страшились больше всего: уедет один – других на аркане не удержишь. Лишь вернувшись с маслахата, смекнули аксакалы, чего хотел от них Джунаид-хан: мягко стелет, а жестко спать. Из словесных плевел все же выбрали зерна: Джунаид-хан считал, что вся Туркменская степь принадлежит ему, он объявлял себя ее единовластным хозяином. Отныне все ее население – его, Джунаид-хана, подданные. И они обязаны платить дань ему, а не казне Реза-шаха. Это было безумием, ибо все знали алчность и властолюбие Реза-шаха, ревниво считавшего Туркменскую степь вотчиной короны династии Пехлеви. Дивились люди, как это умный и хитрый Джунаид-хан смог решиться на такой сумасбродный шаг… А может быть, он и вовсе не умен?

…Это решение созрело не сразу, а после отъезда Лоуренса, нагрянувшего до совета нежданно-негаданно, пожелавшего побывать у побережья Каспия – порыбачить, поохотиться и вообще посмотреть экзотические места.

Теплая южная зима была на исходе, из мелководного залива еще не улетели лебеди, лысухи, утки и даже розовые фламинго; вот-вот к устью Атрека пойдет на нерест вобла и сазан, а прикаспийские туркмены из племени иомудов-джафарбайцев, испокон веков промышлявшие рыбой, знали заветные места, где и зимой можно поймать осетра, севрюгу. И Джунаид-хан повез Лоуренса к морю, к своим друзьям.

Это была не поездка, а сплошная мука. Хан не очень-то верил, что этот белокурый гяур, свободно владевший арабским и фарси, чувствовавший себя в догматических дебрях ислама, как рыба в воде, давший обет дервишского послушания и к сорока годам из послушников выбравшийся в пиры – высшие мусульманские духовники, мог просто так, ради охоты и рыбной ловли, поехать на самый край света. Это он в двадцатом году, когда Джунаид-хан был в силе, состоял советником при Уинстоне Черчилле, военном министре Великобритании. После Томас Лоуренс устроил эмиру Фейсалу королевский трон в Ираке, помог свалить афганского короля Амануллу и посадить на его место недоноска Бачаи Сакао… С этим золотоволосым пиром, вырядившимся в туркменский чекмен – повседневный халат из верблюжьей шерсти, свободно объяснявшимся по-туркменски, шутки были плохи. Поэтому Джунаид-хан решил «забыть» свои обиды и даже полунамеком не выдать своего недовольства англичанами.

Но Лоуренса трудно было провести, хотя Джунаид-хан, не менее изворотливый, чем его белокурый спутник, пытался скрыть, подавить в себе гадливое чувство к этому человеку с резким квакающим смехом. Еще по дороге к морю Лоуренс, будто невзначай, бросил:

– Советую, мой хан, не рекламировать меня и вообще мой мусульманский сан… Представьте меня своим друзьям как этнографа, интересующегося бытом и нравами прикаспийских туркмен. Как начинающего…

В первый же день приезда в дом местного бая, владевшего на побережье всеми рыболовецкими баркасами, Лоуренс «отмочил» такое, что Джунаид-хан был готов от стыда провалиться сквозь землю.

Бай принимал гостей в большом двухэтажном доме. Жилища иранских туркмен, живущих на побережье, ничем не похожи на дома жителей, населяющих пустынную или горную часть Туркмении. Здесь дома, как журавли, на деревянных сваях: море, выходя из берегов, наступало на жилье человека, и он таким образом спасался от воды. А теперь, когда Каспий начал заметно мелеть и не покушался больше на владения человека, привычка строить дома на сваях осталась.

Дом местного бая, стоявший особняком, выделялся во всем ауле. Нижний этаж его из белого камня: здесь размещались хозяйственные помещения – кухня, баня, в отдельных комнатах жили четыре байских жены; второй этаж – из дерева, тут байская спальня, большая михманхана – гостиная.