Голд под угрозой пистолета заставил нас подключить агента-нарушителя к NODAR. Чен взяла на себя телеметрию, я провела диагностику. Когда я анализировала диаграммы мышечных сокращений, Чен воскликнула: «Бля, он же мертвый!»

Голд обругал Чен, угрожая, и указал ей не говорить того, чего она не в силах понять, но Чен объяснила: агент-нарушитель в буквальном смысле мертв! Тогда я сама проверила его характеристики и убедилась в правоте Чен. Правый желудочек сердца и левое легкое исчезли, правое легкое оставалось в относительной целости, но было нефункционально вследствие пневмоторакса. По-моему, правое легкое еще можно было спасти. Хотя диафрагма была частично разрушена, Н-2 закрыл повреждения сеткой из синтетического миозина, восстановив подобие целостности. Однако остальные компоненты дыхательного комплекса были необратимо разрушены. Не пользуясь дыхательной системой вообще, Н-2 вводил кислород прямо в аорту. Я также заметила: Н-2 обволок осколки и пули синтетическим миозином, закрыл разорванные внутренние поверхности анафибрином – но все эти меры не позволили бы субъекту существовать без помощи нанокомбинезона. С медицинской точки зрения, Чен была права: Н-2 модифицировал носителя на молекулярном уровне и установил теснейший контакт с ним для поддержания жизнедеятельности. Совокупность неповрежденного биоматериала, оставшегося в нанокомбинезоне, не удовлетворяла данному Национальной службой здоровья определению живого полноценного организма. По закону, «Пророк» был мертв.

Я ожидала эмоциональной реакции на это известие, но щиток шлема оставался закрытым, и я не могла видеть лица. Также я не заметила и характерных телодвижений. Полагаю, он уже знал о своем состоянии.

И что ж я тогда чувствовал, мать твою, что ж я чувствовал? Бля, и что, по-твоему, я мог чувствовать?

Чувствовал себя преданным, вот что.

Знал ведь: дело плохо. Когда цефовский кораблик палил по мне в Бэттери-парке, знал: я труп. Но ведь явился Пророк, моя надежда и спасение, и я восстал из мертвых, как Лазарь. Конечно, понятия не имел, чинит меня Н-2 или просто законсервировал, пока парни из Сиракуз не заштопают. Но всегда считал: если уж выбрался из боя живым, так остается хоть маленький, но шанс – опять в своей собственной шкуре походить, нагишом на свободе. Я думал: хоть как-нибудь, да стану снова человеком.

Но мысли о самоубийстве и отчаяние из-за потерянной навсегда человечности поначалу меня не слишком занимали – я-то все пытался переварить бунт своих собственных доспехов. Н-2 не захотел подчиняться! Бля, он мой палец заморозил на крючке, не дал выстрелить, да еще и выбранил за убийство «субъектов, принципиально важных для выполнения миссии». Я-то успел завалить лабораторную крысу, пытавшуюся дистанционно хакнуть Н-2, но ведь, как говорится, в наличии имелось еще «четыре потенциальных враждебных комбатанта». И вот комбинезон – мать его за ногу! – говорит мне: нельзя угрозу ликвидировать!

А потом я наконец расслышал, как техник заявляет Голду: дескать, я мертвец, совсем мертвец.

Мертвец.

И вдруг – безумно, нелепо, внезапно – я и вправду ощутил себя мертвым. Клянусь, до этого момента я чувствовал, как воздух входит в мою грудь, как выходит. Когда цефы проломились сквозь стену, когда я дрался с наемниками у Троицы, я ж чувствовал биение сердца! Обычно про это не думаешь, но если уж нету, как не заметить? Но я ж не замечал ничего такого до момента, пока техник в рабочих перчатках чуть не по локоть не сказал: я в буквальном смысле мертв. И вдруг все живые чувства, биоритмы всякие, ну, понимаете, ощущения собственного тела – они испарились. Прислушиваюсь к биению сердца – и ничего. Пытаюсь задержать дыхание – и не могу. Не пугаюсь, не отчаиваюсь – я просто охреневаю, под черепушкой кипит: да как же все это исчезло, провалилось черт знает куда, а я – не замечал?

А потом во мне закипает ярость, убийственная злость на гребучего Натана мать его Голда.

Он же меня проверял всего пару часов назад! Конечно, его дерьмовое кресло безо всех здешних прибамбасов, но, драть-колотить, если уж кто-то мертвый, неужели не видно? Неужто трудно определить, когда нету не чего-нибудь, а самого гребучего сердца?

Голд, ты засранец, вонючий, жалкий мешок дерьма. Ты ж знал, знал наверняка, и пустил меня делать твою грязную работенку, и хоть бы словом обмолвился, Голд, падла ты, ты ж никогда…

Клянусь, если б я не был затиснут в кресло, я б его цыплячью шею из вертлюгов выдернул. Но я, как в тисках, лежу и слушаю лабораторных крыс, треплющихся обо мне, будто я плесень в чашке Петри.

Да конечно, Голду трижды наплевать на мои раны, он просто хочет знать, что ж лежит в глубинных слоях Н-2. Техники говорят ему: дескать, грузим быстро, быстрей не можем, нарочно внимания не обращают на странное подергивание в уголках моих глаз. Подергивание не прекращается, оно хуже и хуже, и я чувствую: не тело дергается, а мир вокруг него, сам воздух вокруг пляшет, а пытаюсь повернуть голову – черта лысого, я ж запряжен наглухо. Но это к лучшему, ведь дрожь ползет, растекается по полю зрения, как вода по полу, как земля навстречу, когда стабилизаторы на нуле, а скорость не погашена…

Наверное, меня закоротили. Кресло это закоротило. Вышибло меня из сейчас-и-здесь в черт-те знает что. В кошмар шизофреника. Я почти ничего не вижу, только формы и силуэты, обведенные сине-черным, темные, будто я в подводной пещере. Повсюду огромные машины – мне кажется, что это машины, судя по их очертаниям. И по ним ползут мерзкие твари, ползут по стенам, скользят по полу. Ко мне ползут – а я застыл в сиропе, у меня есть пушка, но поднять ее нет сил, не то что защищаться.

Правда, классический кошмар? Сейчас вспоминаешь, и кажется: наверное, какой-то всплеск напряжения, когда кресло подключилось, активизировало часть мозга, работающую при паническом страхе. А-а, лимбическая система – так она называется. Амигдала. Но в тот момент я ни о чем эдаком не думал, перепугался насмерть, и вдруг – не поверишь – внезапно, как с неба, – оп! Невиданное такое счастье. Знаешь, почему?

Потому что я опять слышу, как бьется мое сердце. Могу слышать дыхание – отрывистое, неровное, быстрое, – ведь я перепуган до чертиков, я по-прежнему боюсь, но меня затопляет облегчение, невиданное, сладостное. Я снова настоящий, я живой, я чувствую себя живым! Словно наконец вернулся в реальность, а до того бродил среди кошмаров.

И тут гнусненький голосок откуда-то из темени сообщает: «Нет, солдат, это не твой пульс. И дыхание не твое. Ты даже видишь чужими глазами, ты жалкий труп, мешок с мясом, догнивающий зомби. Все, что у тебя есть, – от Пророка. Все. И ты это все украл».

Но другой голос выкрикнул: «На пик пошло!» А третий добавил: «Вы посмотрите на эти чертовы дельта-волны!» Кошмар теряет силу, превращается в обычный сон, монстры становятся людьми, вопят над головой и все портят. Мир снова превращается в дерьмо, я чувствую, как исчезает дыхание, руки и ноги делаются мертвым бесполезным мясом, я возвращаюсь на гребаную землю, но думать могу только о Пророке, старине Пророке, и последних его словах перед тем, как он вышиб себе мозги: «Запомни меня!»