— Полегче на поворотах! Наш командир — не турок! Он полутурок. А наполовину второй половины, если ему верить, француз.

— Точно. Мама турчанка дала ребеночку имя Али, а у папы француза Гофрен была фамилия!

— Цыц! Не сметь чернить моего командира! И потом, про минарет — это не я. Это Омар Хайям в переводе Фитцджеральда. И у этого стиха есть продолжение:

Неверный призрак утра в небе гас,

Когда во сне я внял призывный глас:

«В кабак, друзья! Пусть бьет вино ключом,

Пока ключ жизни не иссяк для нас»!

— О! Это уже ближе к делу… Ну, если обещаете сидеть тихо, схожу я к Бабаю, повключаюсь…

— Да, конечно, Славик, сходи. Задача у нас нулевая, отдохнуть можешь, — по-приятельски отзывается Гриншпун. И Ханурик уходит.

Нулевые задачи — это, конечно, хорошо. Но солдат предполагает, а неизвестность располагает…

— Как, думаешь, завтрашний день сложится? Тихо будет или с приключениями?

— Да вот как ты спросил, так и будет. Какие-то молдавские части уйдут, свои пушки заберут. Тут бы и стать тише, да вместо них на передовую залезут пьяные волонтеры с самыми злыми нациками, которые перемирием недовольны. А их командование большинству своих банд помешать не сможет. Поэтому снайперов и внезапных обстрелов завтра будем крепко стеречься…

— А! Я и сам так же думаю…

Ну вот, в перспективах определились, теперь можно расслабиться…

— Завидую я тебе, Леша! Ты — в Москве, вольная птица! А меня угораздило после армии вернуться в Молдавию, за год до начала разборок! Понятно, связывало с ней многое, но ведь мог бы подумать, к чему идет…

Гриншпун попыхивает сигаретой и слушает, вставляя по ходу моих душевных излияний реплики.

— Думаешь, в Москве у меня проблем мало? Жизнь она везде, кляча, одинакова!

— Не о том говорю! Какие бы у тебя ни были проблемы, от которых ты сюда подался, там — твой дом, родня, друзья. Обжитое место, куда ты можешь всегда вернуться. А я? Переезжал из города в город. К одним друзьям вернулся, а от других остался отрезанным на куске прежней страны! Как льдина от берега отошла, стоишь на ней и смотришь: не перескочишь! Или будто тебя самого на части порезали. Такие вот ощущения.

— Почему не перескочишь? Закончим здесь — и уезжай. Хоть со мной. Ты же говорил, что у тебя в Москве родня есть!?

— Будто нужен я им! На голом месте жизнь просто так не построишь… Жилье хотя бы иметь надо. Я пробовал поменяться из Тирасполя, но — труба! В России цены вверх так рванули, что вариантов нет! Теперь, с войной, об этом и говорить смешно!

— Заработаешь!

— Я? С моим характером и происхождением из потомственных служак?! У меня две сейчас дороги — плохая и еще хуже: остаться в милиции или плюнуть на все — и в Югославию, только уже за деньги! Торговать и воровать не умею!

— Просто ты жил хорошо и по-прежнему жить хорошо хочешь, без хаты боишься! Вот и страдаешь, что она здесь, а хочется тебе туда! Продай, и все! На новом месте выплывешь!

— А ты жить хорошо не хочешь? Почему же сюда подался, а не в дворники?! Молчи, молчи, за идею я все знаю! Сам такой! Мне тоже, чтобы решать свои вопросы, здесь быть не обязательно! Но, кроме благородства, мысли о дальнейшей жизни есть, верно? Как бы там ни было, профессиональная цена тебе по возвращении отсюда уже будет другая, ценный ты стал кадр! Вот и у меня мысли свои тоже. Мне далеко за двадцать уже. С предками жить муторно, неладно у меня с ними. Нет уж! Хочу полной жизни, своей семьи, а куда это без жилья? Мне эти вонючие националисты со своей войной все планы на будущее пересрали!

— Поди, девочка на примете есть? Знаешь, мне это все не очень понятно, надежды на жену и семью у меня уже были… Сказал бы тебе, да черт с ним, у каждого своя логика, сообразно тому, что в жизни было или не было! Тебя вообще не берусь понимать, у тебя отец — генерал, а ты лазишь с нами в дерьме по уши! Твои бывшие дружки, небось, деньги зарабатывают, аж звон стоит!

— Это потому, что мной не занимались, и все, чем набита моя башка, вошло в нее из книг и на улице. Не самые плохие были улицы, конечно… Но нет худа без добра. Если судить по детишкам нынешних чинов, я действительно из своего класса выродок. Уж я-то на этих наследничков насмотрелся! Чванство и подлость. Осень девяностого года, здесь уже черт те чего творится, а они в Ростовском университете ячейку этой свинской демократической партии создают, агитируют за роспуск Союза! Я им на собрании ихнем б…ском все сказал, что думаю по этому поводу! Ликвидаторы вы, говорю, всего того, что за многие десятилетия до вас было построено! Вслед за идеологией, которая вас, дармоедов, смущает, хотите всю страну разбить, как свинью-копилку! Так они морды поворотили и продолжили чавкать своей блевотиной. У меня там на весь университет только два друга было: Володька Разогреев — потомственный донской казак, правнук одного из белых атаманов, и Ваня Иванников со Ставрополья…

— Значит, среди казаков серьезные люди встречаются? Сказаний об их подвигах много, а в натуре я почему-то не видал.

— Как? А Бабаева шайка-лейка? Они-то здесь! Что же ты сейчас у них под стеной делаешь?

— Да какие они казаки! Обычные, как и мы, добровольцы. Просто так вышло, что записались не в ополчение, а в черноморцы. И так им казачья ставка, или как там, по-ихнему, кош, помогает, что осталась их едва половина. Я их за казаков не считаю. И они своих широколампасников не любят. Но, по примеру этой вольницы, бардака и шебутни у них много. Вот за это гопники чаще их и кусают, а потому и я здесь.

— Не доверяешь казакам, значит? В общем, я с тобой согласен, бардака у них много. И все же приличные казаки бывают. Только они в основном отставники да станичники, из своих станиц не выезжают. Ведь почему в старом казачестве сила была огромная? Да потому, что вместе служили родственники и соседи, жители одной станицы. Попробуй-ка струсить и сподличать на глазах у людей, вместе с которыми тебе всю жизнь бок о бок жить! Поэтому дисциплина и выправка у казаков были отменные. А в больших городах, где сейчас наборы новых казаков идут, ходят куклы ряженые. Каждый второй не то атаман, не то кошевой писарь. Кто их на эти должности выбирал — непонятно. В башке и груди — ноль! Зато у каждого к ночи в брюхе бултыхается по литру водки, а в задницах дерьма хватит обгадить любое дело! Ну, поначалу сплавили они сюда отставников-ветеранов, которые им водку мешали жрать. А теперь кого оттуда могут прислать? Ясный пень, никого кроме шалопаев!

Гриншпун весело мотает головой.

— Люблю слушать, как ты гонишь! Здорово получается! Я так не умею!

— Люди в сотнях друг друга не знают, выпендриваются кто во что горазд… Да ну их, всех к черту!

— Погоди! Мне интересно! Оттуда сюда едут, а я там не был, не знаю, кто едет, зачем едет?

— Странный ты человек, Леша! За оружием едут, чтобы получить его, посидеть немножко в тылу, попьянствовать, а затем сбежать с автоматом домой и рассказывать там о своих подвигах! А дружки-приятели этих гераклов засушенных слушать будут, ушами хлопать и тереть друг с другом, как с привезенным стволом кого-нибудь грабануть. Как храбрости наберутся, грабанут, а менты поднимут шухер. Тогда они обратно сюда шасть! И все сызнова…