– И?

Тут к нам заглянула Хелен.

– Профессор Фейнман, он вам мешает? – Она прожгла меня взглядом, но говорить продолжила Фейнману. – Вы, я знаю, хотели что-то доделать.

– Все нормально, Хелен, – ответил Фейнман. – Он мне не мешал. – И следом, повернувшись ко мне: – Но вот теперь начал.

– Тогда, видимо, я вовремя, – сказала Хелен. – Пойдемте, доктор Млодинов. Я заметила, что вы хоть и покопались в своем ящике, почту все равно не забрали. – Она вручила ее мне. Вот тебе и уловка.

– Одну минутку, Хелен, ладно?

Она ощерилась, но Фейнман не возражал, и она ушла. Я повернулся к нему.

– Кажется, я вас понял.

– Хорошо.

– Семестр заканчивается, так что… если я вас до лета больше не увижу… Хотел поблагодарить вас… за все, чему вы меня научили.

– Ничему я вас не учил, – отрезал Фейнман.

– Вы меня просветили обо мне самом.

– Херня. В чем я вас просветил?

– Думаю, я пока еще в этом разбираюсь… но вот и сейчас… вы показали мне способ смотреть на мир, наверное. И на место, которое я в нем занимаю.

– Для начала, «вот и сейчас» я вам ничего не показывал – вы сами увидели. Не могу я показать вам, где ваше место, это вам придется понять это самому. И во-вторых, я паршивый учитель и сомневаюсь, что чему-то вас научил.

– Ну хорошо, тогда… спасибо за все… наши разговоры. Научили вы меня чему-то или нет, я все равно им рад.

– Слушайте, если вы уж так настаиваете на моем учительстве, устрою-ка я вам последний экзамен.

– Правда?

– Один вопрос.

– Конечно.

– Идите и рассмотрите фотографию атома с электронного микроскопа, ладно? Не просто гляньте. Очень важно, чтобы вы очень внимательно ее рассмотрели. Подумайте, что она значит.

– Ладно.

– И ответьте потом на один вопрос. Замирает ли у вас сердце при виде ее?

– Замирает ли у меня сердце при виде ее?

– Да или нет. Это вопрос на «да – нет». Применять уравнения нельзя.

– Хорошо, я вам сообщу.

– Не тупите. Мне-то зачем знать. Это вам надо. Оценку за этот экзамен вы поставите себе сами. И важен не сам ответ, а то, что вы станете делать с этой информацией.

Мы встретились взглядами. Я вспомнил его молодым. Энергичный, улыбчивый барабанщик с обложки «Фейнмановских лекций по физике». У меня вырвался вопрос.

– Вы ни о чем не жалеете?

Фейнман не отбрил меня, дескать, не моего ума дело. На мгновение он замер. Я подумал было, что он, может, изольет на меня свое разочарование квантовой хромодинамикой. Но тут у него на глаза навернулись слезы.

– Конечно, – сказал он. – Я жалею, что могу не дожить и не увидеть, как вырастет моя дочка Мишель.

Из всех вопросов, какие я задал Фейнману, один всегда выделялся особенно – то был мой последний вопрос: кто вы как человек, и как карьера ученого повлияла на ваш характер?

Ему вопрос не понравился – слишком уж он психологичный.

Но он на него ответил.

С поправкой на его раздражение от любых психологических вопросов я счел его ответ настоящим подарком. Напоминание мне: какой бы монументальной важностью я ни наделял успех, на самом деле не он имеет значение.

Мне даже и невдомек, что это значит – понимать себя на личностном уровне. Я слыхал, как люди говорят, что, дескать, им бы выяснить, кто они такие. Не понимаю, о чем это вообще. Точно могу сказать, что узнал о себе прорву всего, пока изучал биологию. Знаю, из чего я сделан. У меня есть пространная теория, как я функционирую механически. Но это не есть понимание себя на личностном уровне.

Могу сказать, что я – ученый. Меня воодушевляют открытия. И воодушевление это не из-за того, что создал что-то, а потому что обнаружил нечто прекрасное, которое всегда было. И всякое научное влияет на все стороны моей жизни. И на мое отношение ко многому. Не могу сказать, что 2 тут телега, а что – лошадь. Потому что я – единая личность, и поэтому не скажу, к примеру, это мой скептицизм – причина моего интереса к науке или наука – причина моего скептицизма. Это невозможно. Однако я хочу знать, что истинно. Поэтому я и всматриваюсь во все. Чтобы увидеть и выяснить, что происходит.

Расскажу-ка я вам историю. Я в тринадцать лет познакомился с девочкой Арлин. Она стала моей первой подружкой. Мы гуляли вместе много лет, и сначала все было не очень серьезно, а потом стало серьезнее. Мы полюбили друг друга. В мои девятнадцать мы договорились жениться, а в двадцать шесть – поженились. Я глубоко любил ее. Мы вместе выросли. Я изменил ее своей точкой зрения, своей рациональностью. Она изменила меня. Она мне очень помогла. Научила меня, что иногда можно быть иррациональным. Это не значит быть тупым, а просто по случаю, по ситуации понимать, имеет смысл думать или нет.

Женщины вообще на меня сильно повлияли и сделали меня лучше, таким, какой я сейчас. Они представляют эмоциональную сторону жизни. И я понимаю, что и она очень важна.

Самоанализом я заниматься не собираюсь. Иногда это хорошо – знать себя, иногда – нет. Вот смеешься над анекдотом, а если задуматься, почему смеялся, может стать понятно, что анекдот-то не смешной, а дурацкий, и смеяться перестаешь. У меня правило такое: несчастлив – думай. А когда счастлив – нет. Зачем портить? Ты, может, счастлив по каким-нибудь нелепым причинам и только все испортишь, если это поймешь.

С Арлин я был счастлив. Мы несколько лет счастливо прожили в браке. А потом она умерла от туберкулеза. Я знал, что у нее туберкулез, еще когда женился на ней. Друзья мне говорили, не женись на ней, а поскольку у нее был туберкулез, я мог бы и не жениться. И я не из чувства долга на ней женился. А потому что любил ее. Они все боялись, что я подцеплю его, а я не подцепил. Мы очень береглись. Мы знали, откуда идут микробы, и очень береглись. Опасное дело, но я не подцепил.

Вот, к примеру, наука повлияла на мое отношение, допустим, к смерти. Я не злился, когда Арлин умерла. На кого злиться-то? На Бога я злиться не мог, потому что в Бога не верю. Не на бактерий же злиться, верно? И поэтому не было у меня никакой обиды, и я не желал отомстить. И раскаиваться не в чем, потому что я ничего не мог с этим поделать.

Я не беспокоюсь за свое будущее в раю или в аду. У меня есть теория, она, думаю, происходит из моей науки. Я верю в научные открытия и, следовательно, имею к себе непротиворечивое отношение. Вот был я в больнице и теперь не знаю, сколько мне осталось. Нас всех это ждет, рано или поздно. Все умирают. Вопрос времени. Но с Арлин я был по-настоящему счастлив, хоть сколько-то. Так что у меня все было. Остаток моей жизни после Арлин мог уже быть и похуже, понимаете? Потому что у меня уже все было.