На Никербокер-авеню Фостер и Пинг прощаются с Ниной. С Новым годом, дорогая, я тебя люблю, так прекрасно год встретили, тебе полагается приз за лучшую шляпу, езжай осторожней, завтра созвонимся.

Нина направляется на север, Пинг с Фостером – на юг.

Нина едет в Ред-Хук[29]мириться с бойфрендом (милый, я просто потеряла голову, решила, что начала в тебя по-настоящему влюбляться, и перепугалась, потому что ты же знаешь, как важно мне все держать в руках), они помирятся и проживут вместе еще пару месяцев, пока Нина не уйдет к хирургу, с которым познакомится в “Барнис” (Нина смело и не без вызова: “Дорогуша, это, конечно, не мое дело, но, прошу, не надо брать этот свитер, белым людям желтый цвет противопоказан”); в случае со свитером он ее послушается, но ни в каких больше слушаться не станет, считая ее существом бесспорно красивым, но абсолютно бестолковым во всех сферах мысли и деятельности, за исключением выбора одежды (это моя Нина, у нее семьдесят одна пара обуви, представьте, сколько она платит парикмахеру); она с ним научится, встретив возражения, не настаивать на своей правоте (если честно, я в этих вещах особо не разбираюсь), отрастит волосы (все же знают, что с длинными волосами женщина выглядит сексуальней), прибавит несколько фунтов (задница у женщины быть должна) и перестанет общаться со старыми приятелями (с этой кучкой лузеров); они с хирургом поселятся на Верхнем Вест-Сайде в солидном доме с швейцаром.

Пинг проводит Фостера до станции линии L, на прощание они дважды, по-французски, поцелуются в щеки. Глядя, как Фостер спускается под землю, Пинг вообразит, что тот отправился в диско-клуб, в этакий грот в духе Кубла-хана, освещенный томно пульсирующими огнями (по какой-то непонятной причине танцпол в фантазиях Пинга окружен рвом с прозрачной голубой водой, а по ней в изящных серебряных челнах лениво скользят красивые юноши). Когда Фостер скроется из виду, Пинг вызовет по телефону такси (и испытает укол совести за то, что может себе это позволить). Воздаяние, впрочем, он получит на месте: машина приедет только через сорок пять минут. Диспетчер, конечно, предупредил о возможной задержке в связи с празднованием Нового года – но не сорок же пять минут? Стоя на Морган-авеню, такой пустынной, каким в эту самую яркую ночь в году может быть разве что отдаленный пригород Кракова, и дожидаясь такси, которое все не едет и не едет, Пинг со все нарастающей нежностью будет думать о своей небольшой, удобной и недорогой, поскольку снята давным-давно, квартире на Джейн-стрит в Гринвич-Виллидж (и как вообще кому-то приходит в голову селиться в Бушвике?), а мимо тем временем ветер пронесет украшенный рождественским поздравлением пластиковый пакет; он почувствует себя усталым путником, которому лишь бы добраться до постели (до массивной кровати конца девятнадцатого века с выгнутыми деревянными изголовьем и изножьем, которую он за смешные деньги купил в крошечной антикварной лавке в Нью-Бедфорде), включить арабскую лампу в каменьях и раскрыть томик Джейн Боулз. Дома он в который раз возблагодарит судьбу, даровавшую ему скромное наследство. Напомнит себе, как ему повезло, какое благословение выпало на его долю.

Фостер пойдет в клуб, огромное помещение с черными стенами, ни капли не похожее на явившееся Пингу видение неземного изобилия; здесь в полумраке танцуют под хаус голые по пояс мужчины. Еще не оправившись от досадной неудачи с Тайлером, Фостер снимет доступного и ни к чему не обязывающего парня по имени Остин; так себе добыча – тощий, почти подросток, с лисьим лицом и жадными глазами. Фостер назначит его себе в качестве наказания. Тем удивительнее будет оборот, который примет эта история утром, когда парень назовет свою фамилию – Марс. Он окажется наследником шоколадного состояния. Фостер продолжит удивляться, пусть по прошествии времени слабее, даже когда десять лет спустя вдруг поймает себя на том, что уже давно живет с Остином Марсом на лошадиной ферме в Западной Вирджинии.

Вскоре после Пинга, Нины и Фостера уходят и Лиз с Эндрю. Баррет, Тайлер и Бет втроем сидят на диване, огромном, по-старушечьи дряблом диване, единственном предмете, унаследованном Тайлером и Барретом от матери (почти все остальное забрал отец и увез к себе в Атланту). Диван покрыт одеялами и индийскими тканями (они благополучно скрывают от глаз свалявшуюся катышками, трупного цвета обивку). Дряхлая плоть дивана подается под весом человека, принимает его, окружает, вбирает в себя.

– Ну и как вам две тысячи шестой? – спрашивает Баррет.

– Вроде нормально, – отвечает Тайлер.

– Жить пока можно.

– Да, можно, – говорит Тайлер. – Нам, белым, у которых есть квартира и на экране телевизора трещит огонь…

Бет дотрагивается пальцем до его губ.

Он умолкает.

Только какое-то время спустя Баррет поймет, почему тот момент и тот мимолетный жест показались ему такими многозначительными. Осознание придет не сразу.

Заключаться запоздалое осознание будет в том, что Тайлер отныне принадлежит Бет. Теперь, когда она поправилась, они стали уже совсем не той парой, какой были, пока Бет умирала. Та Бет, что ускользала от них, что требовала все больше внимания и заботы, принадлежала им обоим, Тайлеру и Баррету, была их угасающей святыней, их принцессой-беглянкой, которую час за часом, день за днем отбирала у них злая колдунья, от чьей власти ей, вопреки собственному ощущению, так и не удалось освободиться.

Тайлер и Баррет были ее служителями, ее свитой. Но в ночь на новый, 2006 год Бет объявила себя женой Тайлера, и это не потребовало от нее ни усилий, ни затрат: она просто приложила палец к губам Тайлера и заставила его замолчать.

Баррету Тайлер никогда бы ничего похожего не позволил.

Тайлер ни разу в жизни не замолчал по воле Баррета. Отношения между братьями такого не предполагали. Допускались бесконечные споры, которые могли оканчиваться на повышенных тонах, но не обязательно. В порядке вещей были обсуждения, дискуссии, перебранки, словесные поединки и дуэли, они обмозговывали что-то и приходили к согласию, но только Бет была способна положить конец речам одного из них одним пальчиком, с той же легкостью, с какой нажимала на выключатель лампы.

И теперь дело Бет, а не Баррета поговорить с Тайлером о наркотиках. Это вошло в ее зону ответственности, стало ее, а не Баррета обязанностью. Баррет с Тайлером отныне не состоят в браке.

Все эти мысли придут позже. А пока, сидя на диване через без малого час после наступления Нового года, Баррет думает только о том, что надо встать, поцеловать их обоих на ночь и уйти к себе спать.

– Спокойной ночи, родные.

– Спокойной ночи, любовь моя.

– Приятных снов.

– До встречи в новом свете завтрашнего дня.

– До встречи в аду, ублюдок.

– Спокойной ночи, спокойной ночи, спокойной ночи.

Когда Баррет уходит спать, Тайлер говорит Бет: