Он занимался любовью с Лили.

Много лет назад он читал, что сексуальное соитие без страсти есть вид мучения, и еще — что мучение не является понятием относительным. Является ли относительным удовольствие? Сравните танцевальную залу с тюрьмой, сравните день на скачках с днем в психушке. Или, если хотите увидеть то и другое, удовольствие и боль, в одном месте: ночь в борделе, ночь в палате роддома.

Он занимался любовью с Лили. Пе-е. Ме-е. Не!..

— Господи, — сказала Лили после, в темноте.

— Эти овцы. Что с ними такое? Травма.

— Травма по милости Мальчика с пальчик.

Два вечера назад Адриано прибыл на ужин вертолетом. А до того ужасные крики овец на верхней террасе выражали не более чем скуку — вполне объяснимую скуку (затрепанную, дошедшую до предела), всегдашнюю спутницу овечьей жизни. Овцы не блеют. Овцы зевают. Но тут Адриано, словно бешеная звездочка сноски, с шумом и гамом обрушился на них из звездной ночи…

— Они уже не как овцы кричат, — сказал Кит. — Они кричат как толпа безумных комедиантов.

— Да. Как будто исполняют роль овец. Причем сильно перебарщивают.

— Сильно перебарщивают. Угу. Овцы — они еще ничего. Мальчику с пальчик, понимаешь ли, проще или быстрее добраться сюда на вертолете. Чем на «роллс-ройсе». А мы теперь мучаемся с этими долбаными овцами.

— Знаешь, какого роста был Мальчик с пальчик? В смысле, настоящий Мальчик с пальчик. Тот, что из сказки… О'кей. Варианты ответа. Четыре дюйма, пять дюймов или шесть дюймов?

— Четыре дюйма, — ответил Кит.

— Нет. Шесть дюймов.

— О. Не так уж и плохо. В сравнительном смысле.

— Ростом с отцовский большой палец… Придумала! — продолжала она. — Война разнузданных сексов.

— Нет, Лили, это не пойдет. Слабый разнузданный секс. Вопросы разнузданного секса. Так не получится. Ладно: рыцарский разнузданный секс. Вот это пойдет. А твое не пойдет.

— Не-е, — сказали овцы. — Не. Не!

Заниматься любовью с благоухающей двадцатилетней девушкой, летом, в замке, в Италии, пока свеча обливается светом…

Деянье мимолетно — дуновенье

Иль шаг, движенье мускула: вперед,

Назад ли, а потом — конец, и мы,

Опустошив себя, мы в жертвы метим;

Страданье непрерывно и темно

И в этом с бесконечностию схоже[41].

Заниматься любовью с благоуханной двадцатилетней девушкой, летом, в замке, в Италии.

Господи, этого не могли вынести даже в раю. Даже в раю этого не могли вынести ни секунды дольше и начинали войну. Чуть меньше половины из них: ангелы и архангелы, добродетели, властители, княжества, владычества, престолы, серафимы и херувимы — не могли этого вынести ни секунды дольше. Даже в раю, прогуливаясь по тротуарам, тронутым пурпуром, мягким от улыбающихся роз, валяясь на сделанных из амброзии облаках, глотая бессмертие и радость, — даже в раю этого не могли вынести ни секунды дольше, и подымались, и шли в бой, и проигрывали, и были швыряемы через хрустальные стены с бойницами, и низвергаемы в Хаос, где вырастал черный дворец Пандемониума, гнездо всех чертей, в Глубине ада. Сатана, Искуситель. И Велиар (никчемный), и Маммона (корыстный), и Молох (пожиратель младенцев), и Вельзевул, чье имя означает Повелитель мух.

* * *

Они сидели на полу оружейной комнаты, складывали карты в деревянную коробочку, Шехерезада в тонком голубом платье, посадка боком в седле, Кит в рубашке и джинсах, посадка по-индейски. Кит вспоминал, что дома их с братом одно время называли двумя Лоуренсами. Он был Д.-Г., а Николас — Т.-Э. Томас Эдвард (1888–1935), Дэвид Герберт (1885–1930). Первоклассный археолог и человек действия; туберкулезный отпрыск ноттингемского шахтера. Лоуренс Аравийский и Любовник леди Чаттерли. Кит сказал:

— Интересная мысль. Я хочу сказать, в историческом плане. Дэвид и Фрида спали в башне. Интересно, в какой из башенок.

— Судя по всему, — заметила Шехерезада, — Фрида спала в обеих.

— В зависимости от того, кто был в другой.

— Мама говорила, она имела обыкновение хвастаться, как быстро ей удалось соблазнить Дэвида. Через пятнадцать минут. Пока ее муж в соседней комнате разливал шерри. Неплохо для… когда это было?

— Не знаю; году в девятьсот десятом? Шехерезада. Я должен тебе сказать одну… — Он закурил. Он вздохнул и сказал… Бывают вздохи, которые уносятся на листьях деревьев. Бывают вздохи, которые рассеиваются по каменным плитам, по траве, по песчинкам. Бывают вздохи, способные просочиться либо сквозь земную кору, либо сквозь кору мозга. Вздох, необходимый Киту, следовало послать ко всем чертям как можно настойчивее. Но Кит не сумел до него дотянуться и потому просто вздохнул и сказал: — Шехерезада, я должен тебе сказать одну вещь. Заранее прошу простить меня, но я должен сказать одну вещь.

Ее брови — горизонтальные, как пол, на котором они сидели.

— Что ж, — произнесла она. — Я тебя, наверное, прощаю.

— Мне кажется, тебе не следует связываться с Адриано.

Она медленно моргнула.

— Так я и не собираюсь связываться с Адриано. Ладно, сейчас я сердита на Тимми, это верно. Но как только он приедет, я, наверное, перестану на него сердиться. Адриано постоянно твердит о любви. А мне все это не нужно. Куда лучше было бы, если б он тактично ко мне поприставал. Тогда бы я разобралась в своих чувствах.

Разворот ее бедер, движение ног. Она встала на колени, она поднялась (все было кончено).

— Просто ума не приложу, как мне выкрутиться без… Бедняжка Адриано. Он начал взывать к моей жалости, а на это дело я клюю без наживки. А тут он еще эту поездку в Рим задумал. Будет какой-то сюрприз. Тогда я ему и скажу. И буду чувствовать себя свободнее в душевном плане… У-уф. Говоришь, говоришь, так и устать недолго. Пошли спать. Так, давай ты эти стаканы захватишь, вон там, а я возьму лампу.

Шея любимой напоминала эти цилиндрические столбы света, какие видишь в переменчивую погоду, когда солнечные лучи начинают пробираться через дуршлаг облаков. Словно высокий, белого кружева абажур… Подобное направление мыслей, как было известно Киту, никак ему не могло помочь, потому он переключил внимание на другие вещи.

— Слишком большая, — сказала Лили. — Чересчур большая.

— У меня такое чувство, как будто я ее впервые вижу, — сказала Шехерезада. — Совершенно гигантская, правда?

— Совершенно гигантская.

— Причем не скажешь, что толстая.

— Не скажешь. И потом, она… довольно высоко посажена.