Максим протянул руку, но Чекменев с невозмутимым лицом опустил его обратно в карман.

— Через неделю доложишь мне о готовности механической, скажем так, и организационной части, тогда и получишь. «Не умножай сущности сверх необходимого».

А теперь слушай, как я все это себе представляю. Считай, это последний дружеский инструктаж. Дальше все переходит в малоприятную область боевых приказов и, соответственно, вытекающей отсюда ответственности. Причем, к твоему глубокому сожалению, момент, когда возможно было соглашаться или отказываться от предложенной чести, давно миновал. Так что теперь только — или грудь в крестах, или голова в кустах.

Как это ни показалось бы Бубнову странным еще несколько месяцев назад, столь жесткая, хотя и облеченная в максимально вежливую форму, постановка вопроса особого внутреннего протеста у него не вызвала.

Он уже начал понимать, что такое служба. Настоящая, не медицинская, где ты самый умный, а прочие начальники, с другими погонами, верят тебе на слово.

Не сам ли он недавно в гораздо менее деликатной форме разговаривал с вверенными его руководству офицерами?

— Так что, продолжим? — как ни в чем не бывало потянулся к бутылке Чекменев.

— Извините, господин генерал, — неожиданно для самого себя ответил Максим. — При данной постановке вопроса я предпочел бы поехать домой, отдохнуть, подумать. А с утра приступить к работе. Где прикажете разворачивать лабораторию?

— А где бы ты хотел? Тот домик, где ты уже работаешь, тебя не устраивает? — Чекменев, как показалось Максиму, посмотрел на него с уважением.

— По площадям и масштабу предстоящей работы — нет. Мы же на поток дело ставим. У вас на базе, в Синем доме, кажется, есть своя медчасть?

— Разумеется. И довольно приличная.

— Вот я и хотел бы, чтобы мне выделили примыкающие к ней помещения. Комнат двадцать. Оборудовать аналогично. Ну, прикажите командиру или начмеду, они знают, как без больших трудов и затрат создать нужное впечатление у простых пациентов. Кушетки, столы, шкафчики с инструментами, разные картинки и таблицы на стенах. Я потом подкорректирую в соответствии с легендой. Завтра же в районе полудня мне потребуется не менее пяти большегрузных машин и взвод бойцов, обученных переноске хрупких и взрывоопасных изделий. Заявку на дополнительное оборудование позвольте вручить вам или уполномоченному вами лицу послезавтра.

Все это Максим говорил официальным голосом, уже стоя. Чекменев наблюдал за ним с благодушным удивлением.

— И самое главное, господин генерал, в полное мое распоряжение потребуется откомандировать человек двадцать слушателей пятого-шестого курса Военно-медицинской академии. Лучше, конечно, под благовидным предлогом направить предвыпускной курс целиком, якобы для прохождения медицинской и мандатной комиссии для отбора кандидатов на какую-то специальную службу. Вещь почти обычная. Вот их я и прогоню на аппаратуре, подходящих возьму себе в непосредственные помощники, часть использую как ассистентов, втемную, а заодно и узнаем, на что годятся и остальные.

Чекменев встал из-за стола, посмеиваясь глазами, хлопнул Максима по плечу.

— Молодец, что скажешь! А некоторые со мной спорили. Нет, я в людях разбираюсь. Шашкой махать — это одно, а вот углядеть нужного человека и без всякого «верископа» сообразить, на что он годится, и делегировать ему ответственность в самых широких пределах — совсем другое. Теперь вижу — все у нас получится. Раз ты так живо в должность входить начал — не смею задерживать. Сегодня отдохни напоследок. Тебя отвезут. Домой? Или другие пожелания имеются?

— Сегодня — домой, — ответил Максим. У него действительно было такое ощущение, что только дома, в своей чуть ли не «башне из слоновой кости» он сумеет отдохнуть.

«Напоследок», — промелькнула мысль.

Отдохнуть, еще раз, будем надеяться, окончательно привести в порядок мысли, очистить совесть, если удастся, а уж завтра…

«Эй, вперед, труба зовет, черные гусары, впереди победа ждет, наливай, брат, чары…»

— Домой, конечно, Игорь Викторович. А уж утром, извольте, машину к подъезду, часиков этак в девять, раньше не нужно.

Чекменев посмотрел на него с тем выражением, с которым, наверное, смотрит художник на холст, где давно задуманная картина уже, считай, готова, осталось нанести буквально два-три завершающих штриха. Вроде ничего принципиально не добавляющих, но на его взгляд мастера — решающих. Окончательных. Без них — хорошо, но все равно не то.

— Я вас понял. Езжайте, Максим, отдыхайте. И все будет сделано в полном соответствии. Боюсь сглазить, хоть и не слишком суеверен, но если у нас получится… А!

Генерал махнул рукой с тем веселым отчаянием, с которым, по образцу всем известного поручика Ржевского, ставят на кон родовое имение. Никогда, впрочем, ему не принадлежавшее.

Литерный поезд князя, состоящий из мощного паровоза с прицепленными к нему двумя вагонами, долетел до Петрограда за шесть часов вне всяких графиков.

Паровоз — отнюдь не снобизм, а тоже расчет. Случись вдруг «непредвиденная» поломка на электростанции или в контактной сети, паровоз все равно доедет, даже если придется топить его заборами придорожных домов и старыми шпалами.

Полная автономность обеспечена, а скорость все равно диктуется исключительно состоянием путей, а не мощностью и современностью локомотива.

Под стеклянные своды вокзала литерный втянулся в шесть часов утра секунда в секунду.

На перроне, застеленном вишневой ковровой дорожкой, Олега Константиновича встречал караул премьерской церемониальной роты, одетый, на взгляд князя, безвкусно. Не бойцы, а какие-то кухаркины дети. Одни брюки навыпуск чего стоят!

Вы можете представить себе в парадном строю солдата в штанах навыпуск, полуботинках и кителе без ремня? А уж тем более — офицера.

Это почти то же самое, что встретить на улицах Москвы в ненастную погоду гвардейского полковника в галошах и под зонтиком. Демократия, мать вашу!

Сам он вышел для приема положенных почестей в закрытом кителе того цвета, что официально назывался «царский зеленый», в узких синих бриджах с красными кантами, высоких лакированных сапогах, левой рукой придерживая наградную шашку с анненским темляком[38].

Стараясь скрыть брезгливую улыбку, прошел вдоль строя роты, держащей винтовки с примкнутыми штыками «на караул», нарочито резко ставя каблуки на перрон. При каждом шаге вызывающе звякали серебряные шпоры.

Оркестр играл встречный «Грибоедовский» марш. Как положено, мелодия оборвалась на полутакте, и князь принял рапорт совсем молодого подполковника, тянущегося из последних сил и слишком форсирующего голос. Похоже, тот тоже понимал вопиющее несоответствие своего и великокняжеского мундиров.