Возможно, Мишель и проявил бы строптивость, ведь он имел весьма живой характер и все-таки был дворянином, а офицеры относились к нему как к простолюдину, то есть как к быдлу, но спустя неделю после начала службы на «Пикардийце» новоиспеченный юнга стал свидетелем самого легкого наказания, которому подвергся один матрос. Оно называлось «посмотреть небо».

Матроса привязали к стеньге мачты на немалой высоте, притом во время шторма, и он выписывал там головокружительные пируэты почти сутки. Когда его сняли, бедняга был похож на живого мертвеца, потому что его сто раз выворачивало наизнанку от качки. А ведь в арсенале капитана корабля имелись методы укрощения строптивцев и похлеще – килевание, купание с рей, плети, карцер…

Поэтому Мишель де Граммон проявил здравое благоразумие и старался не попадаться под руку ни боцману, самому вредному из командиров, ни тем более капитану, старому морскому волку, помешанному на поддержании идеального порядка на корабле. Зато по возвращении в Дьепп он получил самые лестные характеристики, а во время прощания с командой офицеры снизошли до приглашения юнги в кают-компанию, где все выпили за его будущие чины и заслуги: они наконец узнали, что Мишель де Граммон – шевалье и что ему предстоит обучение в Королевской морской школе. Впрочем, он подозревал, что им это было известно с самого начала, и они просто проверяли, как ему удастся справиться с неизбежными в морском деле трудностями.

И вот теперь он – вольная птица, готовая к полету в другие выси. Завтра, с утра пораньше, он сядет в дилижанс – и прощай, Дьепп. Мишель был радостен и горд: попасть в морскую школу Тулона мог не каждый дворянин, набор был ограничен. С чем это связано, никто не знал. Наверное, прижимистый кардинал Мазарини жалел денег на обучение морских офицеров.

А зря, потому что служба на кораблях была слишком непопулярной, родители даже пугали ею непутевых сыновей, и спрос на морских специалистов превышал предложение. Бытовало мнение, что ни один призванный во флот дворянин, который мог придумать, как ненадолго попасть в тюрьму, не стал бы моряком. Но если морской офицерский корпус с грехом пополам все-таки комплектовали, то с матросами дело обстояло совсем худо. Заманить во флот добровольцев нельзя было никакими коврижками. Тогда король издал эдикт, и полиция, а также специальные флотские команды начали устраивать облавы в портовых городах, в ходе которых все праздношатающиеся – и не только – возрастом от восемнадцати до сорока лет препровождались на корабли королевского флота. Разумеется, их согласия стать моряками никто не спрашивал. На адмиральском корабле каждого кандидата в матросы подвергали символическому медицинскому осмотру, затем вручали задаток, и после этого законность вербовки не подлежала сомнению.

Еще одна Морская офицерская школа находилась в Марселе. Но там обучались только отпрыски высшей знати. Ученики марсельской школы назывались гардештандартами, и звание это котировалось выше, чем просто кадет. Они служили преимущественно в гребном флоте. Но Мишель о веслах думал с презрением: разве могут тихоходные гребные посудины сравниться с парусниками, которые не ползут, как повозка по дрянной дороге, а летят над волнами словно чайки?

Подул свежий ветерок, и Мишель почувствовал, что продрог: все-таки на дворе стояла осень. «А не зайти ли мне в “Якорный ящик”, чтобы согреться? – подумал де Граммон. – Ведь я еще ни разу там не был. То-то будут смеяться мои новые товарищи из морской школы в Тулоне – учился в Дьеппе и ни разу не вкусил от щедрот Бахуса, тем более что эту таверну знают все французские моряки. Нехорошо, шевалье. Итак – вперед!»

Таверна «Якорный ящик» располагалась неподалеку от порта. В свое время английские пираты, частые гости Дьеппа, прозвали этот район Fiddler’s Green – Портовый Рай. Что мог увидеть случайный гость в Раю? Прежде всего склады, торговые лавки и магазины, тянущиеся по обеим сторонам улицы. Некоторые из двух– и трехэтажных домов имели наверху стрелы или крепкие балки, с которых свисали блоки и крюки для перемещения грузов. Ноздри дразнили запахи кожи, табака, селитры, рома и пижмы, оливкового масла и смолы. А еще пахло ароматическими маслами и кремами. Проще говоря – женщинами.

Шустрые сутенеры предлагали изголодавшимся по женской ласке морякам от своих подопечных девиц легкого поведения любые услуги, которые только может придумать изощренный человеческий ум. Вблизи прилавков и лотков отирались нищие и разный портовый сброд; малые дети, грязные, в неописуемых лохмотьях, выпрашивали у прохожих пару монет на хлеб, а пацаны постарше нахально расписывали физические достоинства своих юных сестер, ожидающих где-нибудь поблизости.

Мишель де Граммон, любопытный, как все молодые люди, не раз прохаживался по грязным улочкам Портового Рая. Его манили и таверны, и гулящие женщины, но опять-таки боязнь повышенного внимания к своей персоне заставляла Мишеля осторожничать. К тому же у него не было денег, чтобы пускаться во все тяжкие, как некоторые воспитанники школы юнг.

Кошелек, который достался ему от раненого разбойника, на первых порах здорово выручил Мишеля. В нем оказалась весьма приличная сумма, столько юный дворянин отродясь не видал. Целый год он, как скупец, дрожал над каждым денье, потому что помощи ждать откуда-либо не мог. Ведь о том, что он в Дьеппе, не знала даже мать. Пьер де Сарсель пообещал сообщить ей, что с сыном все в порядке, но сразу предупредил, что местопребывание Мишеля ей не откроет – это чревато большими неприятностями. Мать, конечно, не отличалась болтливостью, но кто мог дать гарантию, что в порыве откровенности она не расскажет, куда сбежал ее сын, своему сожителю, мсье де Молену?

Знакомый де Сарселя занес Мишеля в списки школы как круглого сироту. Тех юнг, у кого не было родных, одевали и кормили, но очень скудно. Наверное, их приучали к скверным условиям жизни на кораблях, потому как то, что им подавали на стол, брали из старых флотских запасов, в которых мышиный помет считался само собой разумеющимся. А уж про форменную одежду и говорить нечего – она начала расползаться на третий месяц носки. Похоже, морской интендант хорошо нажился на поставке платья для юнг, закупив по дешевке лежалое гнилье.

Пришлось приобрести у старьевщика хлопчатобумажную блузу, широкие штаны из грубого материала и вязаный колпак – матросскую робу, в которой щеголяли почти все моряки Европы. Что касается еды, то будущие юнги добывали ее самыми разными способами, вплоть до примитивного воровства. Не один каплун из окрестных селений закончил свой жизненный путь на вертеле над костром среди меловых холмов, окружавших Дьепп, куда его притащили шустрые воришки из школы юнг.

Таверна «Якорный ящик» полнилась народом. Несмотря на то что Дьепп после двух столетий оживленной жизни погрузился в старческую дремоту, людей в нем было много, притом самых разных национальностей и вероисповеданий. Здесь вполне обычной была картина, когда ревностный католик по пьяному делу обнимался с гугенотом, или приличный семьянин из центральных районов Франции, в трезвом виде и на дух не переносивший людей с темной кожей, делил ложе с мулаткой, а заносчивый дворянин, морской офицер, снисходил до общения с портовым сбродом, угощая падших людишек за свой счет.