— Какое лекарство? — удивился Кику. — Разве аптеки в такой час работают?

Был час ночи.

— Есть круглосуточный рынок, здесь же город. Это были первые слова Хаси. Он не отводил

взгляда от зеркала. Голос ничуть не изменился.

— Я там работаю, мне уже пора. Тацуо принесет лекарство. А тебе лучше поспать. Завтра поговорим.

Хаси заметно похудел. Привычным жестом он подхватил щеточку и нанес синие тени на веки. Всякий раз, когда в комнату врывался теплый ветер, от Хаси доносился женский запах. Запах проститутки из гостиницы «Весеннее солнце».

— Хаси, а там, где ты работаешь, обязательно быть в таком виде?

— Кику, умоляю тебя. И без того голова раскалывается. Ты так неожиданно явился. Завтра обо всем поговорим.

Хаси стянул с себя футболку и надел бюстгальтер, подложив в чашечки две круглые губки из поролона. Поверх надел розовую кофту и, не застегивая пуговиц, завязал ее концы узлом на животе. Со спины он был похож на женщину с узкими бедрами.

— Там, в стенном шкафу, одеяло. Кику, если проголодаешься, скажи Тацуо, он что-нибудь приготовит.

Хаси вставил ноги в босоножки на высоком каблуке. На его маленьких ногтях был зеленый педикюр, а на ноге болталась зеленая цепочка. Хаси открыл дверь, остановился спиной к Кику.

— Как Милки?

— С Милки все в порядке. А вот Кадзуё умерла. Я тебе ее прах привез.

Пока Кику распутывал нитку на кармане, чтобы достать кость Кадзуё, в нем вскипела вдруг злоба, причины которой он не мог понять. Перед глазами всплыло воспоминание о красной простыне, покрывавшей лицо Кадзуё, ожили страх и злоба той ночи. Он вспомнил свое раздражение, когда его словно заперли в чем-то липком и мягком.

— Хаси, на нас все время давит что-то липкое и гнусное, так сжимает, что не продохнуть. Неужели ты не замечаешь? Знаешь, как мне страшно было! В ту ночь, когда умерла Кадзуё, я услышал из стены голос, который сказал обо мне: «Ненужный ты, парень». Нет никого, кто бы во мне нуждался. Да ведь и ты — такой же, как я. Я хочу уничтожить их всех до одного при помощи датуры, а ты нарядился как девица и делаешь вид, будто ничего не происходит, — прошептал Кику.

Кость Кадзуё упала на пол. Увидев ее, Хаси сдвинул брови и затрясся мелкой дрожью.

— Кадзуё вместе со мной приехала тебя искать, на Синдзюку ее толкнул прохожий, она упала, ударилась головой, а потом умерла. Помнишь, как она садилась ночью на кровать и о чем-то думала. Никак не могла заснуть, все думала и думала. В этом было что-то неприятное. Помнишь, мы спрашивали ее, что с ней, а она всегда отвечала одно и то же. Она думала о том, как ей суждено умереть, от этих мыслей ей становилось страшно и она не могла заснуть. Глаза у нее были красные, она плакала, обнимала нас, словно безумная. Помнишь? А умерла она в дерьмовой гостинице на скрипучей кровати, захлебнувшись кровью, и так ничего и не сказала. Тебе повезло, что ты ничего этого не видел!

Кику понял, что сейчас разрыдается. Он выплеснул все, что накопилось в нем после смерти Кадзуё, и силы его покидали.

— Кику, мне пора, — сказал Хаси, отводя взгляд от кости Кадзуё.

— Это кость Кадзуё. Неужели ты не хочешь с ней поздороваться?

— Я тороплюсь, правда тороплюсь.

— Помолись о ней. За десять секунд управишься.

Хаси обернулся, лицо его было мрачным, он закричал:

— Я же сказал — завтра! У меня дела.

— Какие дела? Идиот!

Кику схватил со стола тарелку для спагетти и швырнул ее в стену. Хаси, не снимая туфель, сел в прихожей и заплакал. Вернулся Тацуо. Увидев, что Хаси плачет, он удивился.

— Тебя Кику обидел! — закричал он и замахнулся на него.

Кику увернулся от удара, быстро вскочил на ноги и наотмашь ударил Тацуо по узкому подбородку. Тот отлетел в угол.

— Хаси, что ты здесь делаешь? Ты нашел ту женщину, что тебя бросила? Что происходит? Ну скажи хоть что-нибудь, — кричал Кику, тряся Хаси за плечи.

Хаси плакал и только повторял:

— Прости меня, прости! Я такой эгоист. Мне так стыдно. Прости меня, Кику, прости! Я хотел стать певцом. Прости меня.

Хаси говорил в нос, его голос окутал Кику. Кику охватило странное чувство. Этот гнусавый плач, казалось, заполняет открытые раны в его теле. Нейтрализует всю злость, страх и раздражение. Ему хотелось рассказать о том, что с тех пор, как Хаси ушел, ему было очень одиноко, но он проглотил эти слова. Хаси, подняв голову, закричал:

— Тацуо, остановись, не надо!

Тацуо целился в Кику из пистолета. Хаси толкнул Кику и упал вместе с ним на пол. Тацуо нажал

на спусковой крючок. Лампочка и кусок стены разлетелись в мелкие осколки, в комнате стало темно.

— Всех убью, кто будет обижать Хаси и выставлять меня дураком!

Хаси щелкнул зажигалкой, чтобы посмотреть, что с Кику. Тот, стряхнув с головы и плеч осколки лампочки, поднялся на ноги.

— Землетрясение, банзай, банзай, тушите пожар, тушите пожар, землетрясение! — донесся из коридора скрипучий голос.

— В веселом местечке ты живешь, — сказал Кику.

Лицо Хаси просветлело, он улыбнулся и кивнул.

Тацуо родился в Японии. Его отца звали Лагуно дела Крус, мать — Лули Делеон, оба уроженцы филиппинского города Себу. Они были эстрадными актерами и танцорами, в 1969 году приехали в Японию. Актеры они были средние, поэтому и речи не шло о том, чтобы выступать в больших городах, колесили с разными программами по провинции. Через полгода Лули забеременела и уже не могла переезжать с места на место на машинах и электричках. Лагуно удалось заключить долгосрочный контракт с одной гостиницей на горячих горных источниках в префектуре Гумма. Условия договора были кабальными. Труппа Лагуно из четырех оркестрантов и трех танцоров должна была вставать в пять утра, помогать готовить завтрак и работать до двенадцати ночи, пока не заканчивалось вечернее представление. Но даже такая жизнь была лучше, чем в Себу. Они много работали, и местные жители приняли их очень доброжелательно. Зимой 1971 года родился Тацуо. Не успел он начать ходить, как его стали учить акробатике. Вместе с Миэко — внебрачной дочерью коллеги Лули — Тацуо с пяти лет начал выступать в гостинице в вечернем шоу. Они пользовались популярностью. Миэко, наполовину японка, баловала Тацуо, который был на три года младше нее. Чтобы Тацуо поступил в школу, его фиктивно усыновил управляющий гостиницы, что дало мальчику японское гражданство. Два раза в год он выступал в лепрозории, находившемся на отшибе квартала с горячими источниками. А однажды местные власти даже вручили ему почетную грамоту.

В то лето он перешел в школу средней ступени. Тацуо искал в ящике курительные палочки от комаров и случайно наткнулся на завернутый в несколько слоев промасленной бумаги пистолет, который Лагуно нелегально ввез в страну в разобранном виде. Тацуо сунул его под пол вместе с сотней боевых патронов двадцать второго калибра. Он никак не мог унять дрожь. С тех пор он иногда прятал пистолет под одеждой, уходил в горы, где в одиночку тренировался в стрельбе. На безлюдном поле, окутанном запахом сероводорода, в самые неудачные дни и в день своего рождения он стрелял в воздух. Тацуо стал покупать журналы и книги об оружии, собирал и разбирал пистолет. Однажды он застрелил в горах фазана. Стрелял он с близкого расстояния, поэтому голову птицы снесло напрочь. Тацуо почувствовал отдачу выстрела и дрожь в руках и в тот же момент понял, как просто убить живое существо. В его голову все чаще стала приходить мысль о том, как бы выстрелить в человека. Однако в одной книге, которой он доверял, было написано следующее: "В человека нельзя стрелять ни в коем случае, за исключением экстремальных