Пассажиры почтительно отступили, освобождая место для красной ковровой дорожки; принесенный ковер расстелили – и с поезда, в окружении свиты, сошла королева. Фотографы заполыхали вспышками своих аппаратов; когда они отошли, их сменили другие.

Никто, сколь бы он ни был суров в поведении, сколь бы ни скупился на проявления чувств, не мог не испытать замешательства и не задохнуться от восторга, выходя из здания станции между алебастровыми колоннами, поддерживающими портик. Ибо здесь открывался вид, от которого поистине перехватывало дыхание, вид, подобного которому еще не знал мир. Широкая белая лестница сбегала к променаду, который переливался и сверкал многоцветной роскошью мозаичного покрытия; дуги, волны, извивающиеся ленты самых разных оттенков несколько напоминали променад над заливом Копакабана, который, несомненно, оказал немалое влияние на дизайн Отметки 200. Дальше расстилались поросшие самой нарядной, самой зеленой травой холмистые луга, полого спускавшиеся к темной синеве океана, которую сейчас слегка нарушали накатывавшие на берег невысокие пенные волны. Никакой мусор, никакие отбросы не оскверняли чистоты океана в такой дали от берегов, ни малейших признаков земли не было видно до самого горизонта; куда ни глянь – только белокрылые яхты легко скользили по поверхности вод, скрадывая чувство пустоты. Стоило одному из посетителей спуститься по ступеням, как многие пожелали сделать то же, ведь променад шел по всему берегу нового острова, и с каждым шагом взгляду открывались новые и новые невероятные картины.

Во-первых, огромный отель, вытянувший длинные боковые крылья в кипящий цветами сад и поднявший две симметричные башни с голубыми куполами высоко в небо. На террасе перед отелем оркестр наигрывал танцевальные мелодии, заманивая проезжающих к накрытым столам, где одетые в черное официанты стояли, готовые подать чай. И здесь, и на променаде все было пропитано атмосферой праздника, праздника, который затаил дыхание, сложил крылья и ждет. Все было приготовлено загодя, но никогда еще не использовалось – и доставленное сюда морем, и созданное на месте ожидало, полное веры в то, что, стоит туннелю открыться, гости повалят на этот праздник гурьбой. Рестораны и танцевальные залы, скрытые за нарядными заведениями тропинки, ведущие к потешным ярмаркам, к каруселям, к колесам обозрения, к кегельбанам и публичным домам; любому что-то да приглянется. Еще дальше открывались гостеприимно сверкающие белопесчаные пляжи; вскоре появились и первые купальщики, нерешительно пробующие воду и затем с радостно-изумленными восклицаниями бросающиеся в нее, – здесь, посреди Гольфстрима, вода была такой теплой и приятной для тела, какой она никогда не бывает в Брайтоне или Блэкпуле. За пляжами возвышались башни и замки Батлинова лагеря отдыха 200, нетерпеливо ждущего всех, кто заказал билеты; громкоговорители уже зазывали первых прибывших на пьянящие удовольствия совместных забав. И еще, и еще, пока взгляд не пресыщался разнообразием красок и развлечений. Дальше, уже на другой стороне острова, в берег далеко вдавалась маленькая закрытая бухта, здесь располагался яхт-клуб, и публика веселилась вовсю, лодки уже толкались на воде в этот знаменательный день, а еще дальше, возле увенчанного деревьями холма, променад кончался, упираясь в открытый амфитеатр, где вот-вот должна быть разыграна греческая пьеса – идеальная постановка для столь пасторального окружения. Все радовало глаз, но так это и было спланировано, ведь холм закрывал другую часть острова, с парком машин, с ветками железнодорожных путей, с коммерческими доками. Отметка 200 и Трансатлантический туннель предназначались для великих дел, и вкладчики слетелись сюда, к предлагаемым здесь великим соблазнам. Это поистине был чудесный день.

Вашингтон наслаждался прогулкой и разноцветной суматохой вокруг – точно так же, как владелец магазина из Хоува или лорд, покинувший свой замок, неторопливо вышагивавшие по променаду среди столь причудливых видов. В конце концов он устал и направился к большому отелю «Трансатлантик-тауэрс», где для него был забронирован номер. Его чемодан, отправленный заранее еще несколько недель назад, был открыт, вещи распакованы, а стол ломился от цветов и поздравительных телеграмм. Он прочитал несколько – и отложил в сторону, чувствуя некоторую расслабленность после яростного напряжения последних часов; отхлебнув шампанского из бутылки, заботливо предусмотренной устроителями, он прошел в ванную. Вскоре, освеженный и приободрившийся, он оделся в тропический костюм из легчайшего шелка, более подходящий к здешнему климату, нежели его прежний, твидовый, и как раз когда он повязывал галстук, зазвонил телефон. Вынув его из выдвижного ящика стола, Гас положил микрофон перед собою, динамик прижал к уху и щелкнул маленьким переключателем, давая контакт. Знакомый голос Дригга, секретаря лорда Корнуоллиса, поздравив с успешным исходом путешествия, передал приглашение маркиза присоединиться к его отдыхающей на террасе компании в любое удобное для Вашингтона время.

– Я скоро буду, – ответил Гас и тем же переключателем дал отбой; вставив цветок в петлицу и допив оставшееся шампанское, он счел, что вполне подготовился к нежданной встрече.

Это была маленькая группка элиты, собравшаяся на укрытом от чужих глаз и ушей балконе, нависшем над морем; она принимала послеобеденные солнечные ванны и блаженствовала под нежным бризом. Буфет, словно шеренгами солдат уставленный шеренгами бутылок, – судя по численности, их тут было не меньше полка позволял пить что душе угодно, не прибегая к услугам официантов, которые нарушали бы уединение. Если же внезапное чувство голода потревожило бы кого-нибудь из собравшихся, к его услугам была громадная стеклянная чаша белужьей икры с колотым льдом. Над буфетом исполненной величия картиной висела подробная карта Северной Атлантики с маршрутом будущего туннеля, прочерченным на ней от руки; временами то один, то другой из присутствующих кидал на нее взгляд, и это воодушевляющее зрелище, как правило, вызывало на его лице улыбку. Сэр Айсэмбард Брэсси-Бранел сидел в распахнутом пиджаке, в наполовину расстегнутом жилете, что было для него из ряда вон выходящим смягчением требований к своему облику; время от времени он с наслаждением вдыхал приносимые бризом ароматы и маленькими глоточками прихлебывал грушевый сидр «Перрье». Сидевший напротив него лорд Корнуоллис отдыхал посредством чуть более укрепляющего напитка – семизвездочного «Хэнесси» невообразимой выдержки, деля свое внимание между ним и ямайской сигарой впечатляющей длины и не менее впечатляющей толщины, оставлявшей белоснежный пепел. Сэр Уинтроп Рокфеллер счел час слишком ранним для столь спиртоносных напитков и поэтому просто прихлебывал из бокала кларет, бутылка с которым стояла от него чуть сзади, но тем не менее всегда под рукой. Все трое мужчин были совершенно спокойны и почти целиком отдались легкой беседе, наслаждаясь отдыхом после хорошо сделанной работы перед тем, как обратить всю свою энергию на следующую часть этой работы, ожидающую их впереди. Поскольку все известия были благоприятными, им не приходилось анализировать какие-либо просчеты – это воистину был замечательный день.

Когда Огастин Вашингтон появился на балконе, все они одновременно встали, и рукопожатия, которыми они с ним обменялись, были знаком обоюдной признательности. Они поздравляли молодого инженера с благополучным завершением его путешествия, внесшего столь драматическую ноту в открытие новой эры туннельных сообщений; он же, в свою очередь, благодарил финансистов за все, что они сделали, и старого инженера – за его труд, за его проект, благодаря которому, собственно говоря, строительство и стало возможным. Сэр Айсэмбард кивком ответил на эту дань уважения, прекрасно отдавая себе отчет в том, какая именно доля от этой дани принадлежит ему действительно по праву, и, когда все расселись и Гас принял от сэра Уинтропа бокал вина из его бутылки, собрался с мыслями, чтобы поговорить на тему, о которой давно размышлял.