на бледные щеки.

— Мертв… — повторила она и мне показалось, что я слышу нотки сожаления в ее голосе. Разве не он пытался тебя изнасиловать, Аллаена? Разве не он отдавал тебя толпе и не помог тебе, разве не он позволил мне отобрать тебя у него? Будь я на его месте я бы убил своего отца, но не отдал тебя никому! Я не сказал этого вслух, я только стиснул руки в кулаки и медленно выдохнул, стараясь успокоиться. Она пришла в себя. Разве не это самое главное?

Я приходил к ней каждый день. Рано утром. Привык вставать на молитву на рассвете. Приходил и смотрел как она спит, как золотистые волосы раскиданы по подушке, как дышат едва приоткрытые губы. Я ждал, когда она проснется и увидит меня, чтобы поймать ту самую радость. Но ее не было. Ни проблеска. Увидит меня, молча отвернется, встанет с постели, стараясь не смотреть…чтоб я не помог и не притронулся к ней. А я все равно беру ее на руки и несу в ванну, чтоб она умылась. И мне кажется все ее тело противится тому, чтоб я к ней прикасался. А зверь во мне уже давно приручен, зверь во мне уже не жаждет ее крови и мяса, он ползет на брюхе, прирученный и покоренный. Он не охранял и не уберег. Зверь растерян. Зверь готов сдохнуть сам.

И между нами разверзается пропасть, глубокая вонючая яма, которая была и раньше. С одной только разницей, что тогда мне было насрать. Я бы многое отдал, чтобы так же было и сейчас. Я не нужен ей и никогда не был нужен. Меня всегда ненавидели, презирали, боялись. Да…я дождался ласки и почесушек за ухом, когда погладила меня по шрамам, когда сама поцеловала. Вот и все. И я ощущал какое-то адское желание вдалеке сломать, подчинить ее себе. Поставить снова на колени и заставить смотреть снизу вверх, умоляя пощадить. Но…тогда это будет, наверное, наш конец и у меня не останется ни малейшей надежды, что могло бы быть иначе.

На ее коже все еще видны синяки, кое-где наложены швы, и я … я не могу проявить к ней насилие, тогда я возненавижу сам себя. Потому что когда-то вот такого избитого, изувеченного меня принесли в дом к тетке. И никто не смог меня защитить. Даже те, кто обещали…тот, кто обещал. Отец.

Взаимности больше не будет…Это я уже понял. Никогда не будет. Взаимность покинула ее душу вместе с зародышем нашего ребенка, покинувшим ее тело.

Мне оставалось держать дистанцию и держать себя в руках. Возможно, если я дам ей время, дам ей немного свободного пространства она начнет приходить в себя.

— Как спала?

Спросил в одно такое же одинаковое утро, наблюдая как она расчесывает волосы и как они блестят в лучах солнца.

— Хорошо…спасибо.

Отвечает вежливо, но очень натянуто, через силу. Возникает одновременно желание и ударить, и прижать к себе с такой силой, чтоб у нее кости захрустели. Не делаю ни того ни другого. Сжимаю руки в кулаки и смотрю как она ведет расческой по волосам, мне хочется провести по ним ладонью и хочется сжать в кулак и дернуть. Если бы здесь был не я, а Азим она сидела бы с таким же лицом?

— Мы уезжаем завтра отсюда.

— Как скажешь.

Тронул шрам на ее плече, не выдержал.

— Болит?

— Нет…

Резко развернул к себе, не вытерпел, сжал ее плечи.

— Перестанет болеть, я знаю. Пройдет время и перестанет!

— Тебе перестало? Смерть твоей дочери перестала болеть?

Словно дала пощечину, вздрогнул, сдавливая хрупкие плечи, глядя в голубые как небо глаза.

— Болит…, — ответил честно и сглотнул горькую, вязкую слюну, потому что ком уже образовался еще в горле.

— И мне болит…ребенок во мне умер. Его убили. От него остались только куски мяса…и все! И все, понимаешь! Я знаю… ты его не хотел, ты сам хотел его убить…ты рад, что его нет!

Не выкрикнула, скорее простонала и глаза наполнились слезами.

— Я рад, что ты осталась жива!

— Почему? Ты же сам меня ненавидел…Разве ты не хотел, чтобы я умерла?

Оттолкнул от себя. Прищурив глаза и стараясь держать себя в руках.

— Если бы я хотел, чтобы ты была мертва, то сейчас твой труп жрали бы черви.

— Так почему они его не жрут? Знаешь? Мне хочется, чтоб они его жрали… я хочу сдохнуть, я жалею, что все эти ненормальные, обозленные люди не убили меня. Тогда я не чувствовала бы себя такой пустой…такой пустой.

Она зарыдала, и я рывком прижал ее к себе, пряча ее голову и лицо у себя на груди. По моим детям еще никто и никогда не плакал. От меня не хотели рожать, моих детей не ждали…А она убивалась даже по нерожденному.

— Я не хотел, чтобы наш ребенок погиб, Вика… я хотел, чтобы не погибла ты и ради этого был готов на многое, даже на потерю нашего ребенка. Не спрашивай почему. Я пока не готов ответить, я пока сам не готов сказать это вслух. Но мне нужно, чтобы ты жила. Нужно, как воздух.

Она сотрясается от рыданий, а я невольно глажу ее волосы и сам не понимаю, что говорю. Пока в дверь не постучали и я не услыхал встревоженный голос

— Аят пришла в себя, Аят проснулась.

Глава 26

— Папа…это сделала Аллаена…это она нас топила…папа…это она…

Мне казалось, я барахтаюсь в какой-то липкой грязи, казалось, что я в ней тону и захлебываюсь. Я в черной дыре. Из нее нет выхода, в нее нет входа. Я не знаю, как я там оказался, но я там. Внутри собственного ада. И я замерзаю. В пекле оказывается не жарко. Там смертельно холодно. Там от холода все тело стынет. И этот холод он поднимается от кончиков пальцев до кончиков волос.

Ее нет рядом. Она не может оправдаться, она не может сказать что-то против, потому что не пошла со мной. Потому что упала на постель, закрыв лицо руками и не побежала посмотреть на мою дочь. Может быть, потому что боялась, что та скажет? Значит было чего бояться?

А вот я боялся. Впервые в жизни мне было страшно. Я чувствовал, что я сломаюсь, что эта правда сведет меня с ума. Она выгрызет мне глотку, выжрет мне кадык и сомнения как черви будут жрать мою плоть. Я сейчас чувствую как они копошатся у меня в голове