— Арман хлопает в ладоши, когда я пою ему песенку «Больше в лес мы не пойдем»[16]. Он зовет меня Мимин, это так мило! И по арифметике я получила десятку, мамочка.

В сентябре привычную упорядоченную жизнь поселка нарушило из ряда вон выходящее событие — рабочие целлюлозной фабрики объявили забастовку. Девочка скороговоркой сообщила об этом портрету сестры Марии Магдалины:

— Мамочка, когда я по просьбе сестры Викторианны хожу за покупками в универсальный магазин, я не слышу шума фабрики. Они остановили машины, все-все машины.

Разумная, любопытная и неболтливая, Мари-Эрмин умела слушать и делать выводы.

— Рабочие недовольны, потому что компания урезала им зарплату, мамочка. И теперь они бастуют. Понимаешь, у них месяц не было работы, потому что вода в реке опустилась слишком низко. Жозеф стал членом профсоюза рабочих-католиков.

Девочка старательно выговаривала каждое слово, потому что некоторые из них сегодня услышала впервые в жизни.

— Он сказал месье кюре, что дальше так продолжаться не может. Думаю, месье Дюбюк снова даст им хорошую зарплату. Мне очень этого хочется! Бетти часто плачет. Она боится, что муж потеряет работу. А я вижу, что она ждет еще одного малыша. Сестра Викторианна говорит, что деток находят в капусте или в розовых кустах, но я знаю, что они растут в животике у мамы. Бетти стала совсем кругленькой и временами бормочет: «Ой! Он шевелится!»

Накануне двадцать четвертого декабря Мари-Эрмин доверила своей бумажной маме большой секрет.

— Завтра вечером в церкви я буду петь «Тихая ночь»![17]Мы с сестрой Викторианной неделю разучивали слова. Надеюсь, я их не забуду. Знаешь, мамочка, мне немного страшно.

Перед тем как принять окончательное решение, монахини долго советовались. Потом спросили у отца Бордеро, что он об этом думает. Кюре не раз слышал пение девочки, поэтому возражать не стал.

— Она много работала над песней, — заверила священника настоятельница. — В определенной мере этот ребенок живет за счет общины — жители Валь-Жальбера дарят ей одежду и книги. И это ее шанс всех отблагодарить.

Когда пришло время отправляться к мессе, сестра-хозяйка не на шутку разволновалась. И Мари-Эрмин тоже. Девочке хотелось есть, но кусок не шел в горло.

— Будет лучше, если ты поешь после мессы, — отрезала сестра Викторианна. — Надевай пальто и шапку, на улице начинается снегопад.

Пока они шли к церкви под падающими с неба пушистыми хлопьями снега, девочка вспоминала свою жизнь. Вместе с ней шли одетые в черное сестры, чье волнение и страх были практически осязаемы.

— Не разочаруй нас, Мари-Эрмин, — говорила настоятельница. — В церкви будет много народу, но ничто не должно тебя отвлекать.

Элизабет и Жозеф со своими мальчиками сидели в первом ряду. Они очень волновались, поскольку тоже приложили немалые усилия, чтобы подбодрить девочку.

— Жо, я сама не своя от страха, — призналась мужу молодая женщина. — Посмотри, вот наша девочка! Как ровненько она держит спину!

По этому случаю она сшила подопечной платье из своего старого темно-синего наряда. Этот цвет ночного неба подчеркивал белизну кожи Мари-Эрмин и делал еще ярче ее лазурно-голубые глаза. Две косы с белыми лентами лежали у нее на плечах.

— Когда месье кюре закончит проповедь, придет твой черед, — шепнула девочке сестра-хозяйка. — Ты помнишь, куда тебе нужно встать?

— Да… Да… — запинаясь, пробормотала Мари-Эрмин. — Но у меня живот болит!

— Это потому, что ты волнуешься, — пояснила сестра Викторианна. — Не обращай внимания на толпу. Думай, что ты поешь для Господа и для всех небесных ангелов. Я уверена, сестра Мария Магдалина услышит тебя и порадуется, что у тебя такой красивый голосок.

Слова пожилой монахини успокоили девочку. Она тихо прочла молитву, призывая Божественные силы себе в помощь. В церкви собралось много народу, и это стало лишним поводом для волнения.

Текли минуты, казавшиеся ребенку бесконечными. Наконец мать-настоятельница за руку подвела Мари-Эрмин к алтарю. В церкви воцарилась абсолютная тишина, когда она объявила:

— Наша ученица споет для вас «Тихая ночь» в честь рождения Сына Господнего Иисуса. Будьте к ней снисходительны, она очень волнуется.

Элизабет сжала руку супруга так сильно, что он едва не вскрикнул.

— Угомонись, Бетти! Ничего страшного с ней не случится.

Однако и он тоже переживал.

Отец Бордеро попросил одного из своих прихожан аккомпанировать девочке на скрипке. Это был фабричный бригадир, посвящавший свободные часы музыке. С первым аккордом Мари-Эрмин запела.

Ночь святая, ночь чудес!

Звезды свет струят с небес,

Совершилось, чему надлежит,

И младенец, что в яслях лежит, —

Это Божья любовь…

Все затаили дыхание. Сестра Викторианна сложила ладони в молитвенном жесте и слушала, качая головой в такт музыке. Усиленный хорошей акустикой помещения, голос девочки был невероятно прозрачен и при этом силен и звонок. Мари-Эрмин больше не было страшно. В слова песни она вкладывала всю свою наивную детскую душу, брала все более высокие ноты…

Прихожане Валь-Жальбера слушали, как зачарованные, не помня себя от восторга. Этот рождественский гимн им не раз приходилось слышать, но благодаря стоящему у алтаря очаровательному ребенку он наполнился новым смыслом. Чистота звучания голоса поражала.

Когда Мари-Эрмин замолчала, несколько секунд в церкви стояла тишина. Потом дети захлопали в ладоши, но взрослые не последовали их примеру — в церкви они привыкли соблюдать тишину.

Отец Бордеро с улыбкой на устах подошел к девочке.

— Поздравляю тебя, — сказал он тихо.

А потом произнес короткую речь, запечатлевшуюся в памяти жителей поселка.

— Мои дорогие прихожане, сегодня Мари-Эрмин порадовала нас всех. И я с волнением вспоминаю, что семь лет назад провидение доверило нам судьбу этого милого ребенка, доверило нам, жителям Валь-Жальбера. И не важно, каковы были сопутствующие обстоятельства, но перст Господень привел к нам этого хрупкого соловья, который теперь благодарит нас своим пением. Да-да, я сравню эту девочку с соловьем, ибо это самая талантливая в музыкальном отношении птица. В молодые годы, путешествуя по Франции, я имел счастье слышать соловьиное пение. И у нашей Мари-Эрмин, уверяю вас, голос столь же прекрасный, как и у соловья. Я разрешаю вам ей похлопать.

Послышались робкие аплодисменты. Элизабет тихо плакала.

— А наш кюре сегодня в ударе! Маленький соловей из Валь-Жальбера! Это хорошо звучит! — проговорил, улыбаясь, Жозеф.