– Дом как дом.

– А как же Дима?

– Димы больше нет.

– Говорят, он как-то странно и страшно ушел из жизни?

– Ушел и ушел, что теперь об этом говорить?

– А как же ты купил этот дом?

– У его наследников. Вернее, у единственного наследника. Племянника. Парень даже не видел этот дом, все в нем осталось, как было при жизни Димы. Быть может, я и заплатил за него вдвое дороже, чем он стоит, но нисколько не жалею. Повторюсь: все осталось так, как было при прежнем хозяине, и у меня такое чувство, словно Дима где-то рядом. Просто вышел из дома – покормить белок или лосей.

– Знаешь, я не специалист, конечно, но, по-моему, он был талантливым сценаристом. Вот сейчас, ты говоришь, будут снимать фильм по Бунину. Представляю себе, какой мог бы получиться фильм, если бы сценарий к нему писал именно Дима!

– Это точно, – ответил Герман со вздохом. – Жаль, вы с ним почти не были знакомы, да и я, женившись на тебе, редко с ним встречался. Быть может, если бы я в ту, трудную для него, минуту оказался рядом с ним, ничего бы такого и не случилось.

– Ты говорил, что он был слишком ранимый, впечатлительный. Если бы он не обладал такой тонкой, ранимой душой, то ничего подобного не произошло бы.

Герман вдруг почувствовал, что он задыхается. «…если бы я… оказалась женщиной с более тонкой и ранимой душой, не вынесла бы изнасилования и выбросилась из окна…» Он вспомнил слова Нины. Как же точно она это почувствовала! Она словно встала на место той, настоящей Нины, которая, не выдержав унижений, выбросилась из окна, покончила с собой. Вот и Дима не выдержал предательства. Понял, что в мире, где никому нельзя верить, нет смысла жить. И еще Герман подумал, что список жертв «Нины» пополнился бы, если бы она каким-то образом «причастилась» к Диминой истории, прониклась его болью и решила бы отомстить за него. Ведь ушел из жизни человек, прекрасный душой и очень талантливый. Просто настоящее сокровище!

– Вероника, я рад, что у тебя все хорошо. И спасибо за то, что выслушала меня.

– Гера, я не могу тебе сказать – «заходи». Это было бы неправильно по отношению к Мише. Но звонить – звони. Мы можем даже встретиться где-нибудь на нейтральной территории, мало ли что случается в жизни, и тогда хочется поговорить с кем-то близким. Ведь, несмотря на то что мы расстались, я все равно считаю тебя близким человеком, другом.

– И я тебя – тоже. И очень благодарен тебе, повторяю, за то, что ты меня выслушала.

– Все это так. Но я считаю, что ты все равно должен обратиться в милицию. Она слишком опасна и непредсказуема, чтобы совсем о ней не думать. И что бы я тебе сейчас ни посоветовала – мол, забудь о ней, вычеркни из своей жизни, – все равно это не так просто, да это совершенно невозможно! И она наверняка примется тебя разыскивать. Хотя… Ты сказал, что у нее было при себе много денег? И они остались в твоем доме? Это тоже очень опасно! Представь, что ее схватили, стали выяснять, куда она дела деньги, и она расскажет о тебе, о твоем доме. И тогда окажется, что ты – соучастник, понимаешь?!

Вероника была права. Но все это произойдет лишь в том случае, если Нина расскажет в милиции, где она провела последние три дня и где оставила деньги и оружие. Но она не расскажет! Он был в этом просто уверен. Даже под пытками. Иначе и сам Герман тоже разочаруется в людях. Пусть она и сумасшедшая.

– Нет, она не расскажет обо мне. Я уверен.

– А я на своем личном опыте убедилась, что ни за кого поручиться нельзя. Это неправильно. Ни один человек не может быть уверен в другом, хотя бы просто потому, что другой – это другой человек, понимаешь?

– Понимаю.

– И кто знает, как повела бы себя я сама, если бы, к примеру, меня изнасиловали? Не думаю, что я выбросилась бы из окна, даже, если бы ты, мой муж, продал или подарил бы меня своему другу. Нет! Конечно, я бы сильно страдала, но потом, придя в себя… Или нет. Не придя в себя – в психологическом плане, – я принялась бы мстить. Причем жестоко. И убила бы своих обидчиков. Вот такие мои нынешние мысли и чувства. А уж если бы что-то сделали с моими детьми, я разорвала бы их в клочья! Даже если бы дети уже давно выросли и стали взрослыми. А ты, Гера, ты… способен на убийство?

– Не знаю. Быть может, поэтому я и могу предположить, что способен убить. В определенном состоянии души.

– Тогда не ходи в милицию. Больше того, – Вероника вдруг посмотрела на него таким долгим и каким-то очень странным взглядом, что Герман заволновался. Ему показалось, что ей каким-то непостижимым образом удалось прочесть его мысли! (Как «Нине»!) А мысли, точнее, одна его мысль была греховной и опасной. Он подумал, что раз этой «Нине» ничего не стоит убить преступника (а преступление в ее сознании раскладывается на атомы, и она точно знает, кого и за что следует убить, кто заслуживает смерти – именно по ее системе ценностей), то почему бы не обратить ее внимание на безвременную кончину такого человека, каким был Дмитрий Кедров?

Пауза затянулась, Герман увидел, как побледнела Вероника, и тогда он решил прийти ей на помощь.

– Я понял тебя, – сказал он проникновенным голосом. – Я подумал о том же самом.

– Вот так мысли одного человека перетекают в мысли другого, – прошептала Вероника, и Герман увидел, как по щеке ее покатилась слеза. – Я так любила тебя, Гера!

И она тихо как-то, нежно заплакала.

13

Он вышел от Вероники с ощущением глубокой утраты и разочарования в самом себе. Он потерял Веронику навсегда. И он испытывал такое чувство, словно любит ее, продолжает любить. Неужели для того чтобы чувства запылали с новой силой, необходимы ревность и знание того факта, что твоя, когда-то твоя, женщина давно уже принадлежит другому мужчине?

Но он не жалел об этой встрече. К тому же он вышел от нее с драгоценным трофеем – с разрешением ей звонить, а это дорогого стоило.

И еще. Главное! За чем он, собственно, к ней и явился. Чтобы узнать правду о жизни своей бывшей жены и понять, не страдала ли она так сильно, чтобы привлечь к себе внимание прокурора-палача – «Нины». И понял, что она счастлива и не держит на него зла. Больше того, где-то в душе, быть может, она ему даже благодарна за их разрыв. Ведь теперь у нее нормальная семья, любящий заботливый муж и дети – а это главное.

А через несколько часов Герман – уже другой, уверенный в себе, сильный и благодушный, невероятно красноречивый и переполненный эмоциями – сидел в теплой, дорогой его сердцу мужской компании (он, Лева и Коровин), пил водку, закусывая салатом с козьим сыром и холодной телятиной и мысленно в который уже раз благодарил Рубина за то, что тот вывез его из леса.

Коровин, человек, от которого во многом зависел проект нового фильма, постоянно похлопывал Германа по плечу, целовал его в щеку и твердил, что ему необходимы всего лишь три основные музыкальные темы, как «три кита», на которых должен эмоционально держаться фильм. И одной из них будет тема смерти, самая тяжелая и прекрасная – ведь Митя умирает от любви. Потом они плавно перешли к теме любви, и каждый вдруг начал пересказывать историю своей первой любви. Затем они пошли по второму кругу – о второй любви. Оказалось, что жена Коровина и есть его вторая любовь, поскольку первая была еще в школе и она не в счет. Рубин сказал: он так и не понял, что такое любовь? Да, была в его жизни одна девушка, с которой он остался бы навсегда, но она исчезла, «растворилась во Вселенной», а скорее всего, эмигрировала в какую-нибудь сказочную теплую страну, потому что с ее внешностью в Москве делать было нечего. Здесь плохая экология, загрязненный воздух, а у нее необыкновенной гладкости кожа, нежный румянец, и он отдал бы все, что у него есть, даже свой продюсерский бизнес, только чтобы найти ее.