Когда все убедились, что это не пробный полет, новости телефонировали во все европейские города. Над собором подняли белый флаг – сигнал, что авиатор вылетел из Брига и направляется через альпийский перевал; как только Шавез пересечет Альпы, над собором взметнется красный флаг. На площади у собора столпились люди – переговаривались, поглядывали в небо, ждали появления красного флага. Настроение и поведение этой толпы разительно отличалось от тех, кто собрался на площади в мае 1898 года.

Гостиница «Виктория» в Бриге полна журналистов, авиалюбителей и друзей участников соревнований. Среди них – главный герой этой книги, которого я для удобства буду называть Дж. Ему двадцать три года, он приятель Чарльза Уаймена, американского авиатора в пенсне.

Несколько месяцев назад Дж. сопровождал Уаймена в одном из первых ночных полетов. Летчика восхитило спокойствие приятеля и его умение ориентироваться с воздуха. Луна зашла за облака, и в полной темноте аэроплан пришлось посадить посреди холмистой равнины. Уаймен – невысокий худощавый франт в галстуке-бабочке – потом сказал репортерам, что повторять подобное ему не хочется, но было бы гораздо хуже, если бы он летел в одиночку.

Уаймен не понимал, почему его приятель не хочет научиться летать, хотя и увлекается авиацией.

– Давай я тебя научу, – предложил он. – У меня отбоя нет от желающих, от По до Нью-Йорка.

С возрастом Дж. мало изменился. Беатриса легко признала бы в нем прежнего пятнадцатилетнего юношу. Впрочем, он побледнел, осунулся, и на исхудавшем лице сильнее выделяется крупный нос. Щербатая улыбка кажется хитрой ухмылкой.

– Если б у тебя денег не было, другое дело, – с тягучим американским акцентом сказал Уаймен. – Для полетов деньги нужны, а у тебя с этим все в порядке.

– У меня другие интересы.

– Какие? Чем ты вообще занимаешься?

Дж. иронически улыбнулся Уаймену, зная, что правды тот все равно не поймет, и ответил:

– Путешествую.

За стеклами пенсне голубые глаза американца выглядели еще наивнее.

– Вот и отлично. Будешь летать. Характер у тебя подходящий, да и упорства хватает, – произнес Уаймен, отсчитывая на пальцах: раз, два. – Основные качества летчика.

– У меня терпения не хватит. Я месяц в одиночестве не протяну.

– Тебе скорость нужна, – кивнул Уаймен.

– Я рассеянный, часто отвлекаюсь.

– На что? – поинтересовался Уаймен, простодушно раскрыв глаза.

– Ну, к примеру, на официантку, которая нам завтрак принесла.

– Да, она миленькая, – признал Уаймен, недоуменно моргая.

– С ней моя жизнь исполнена смысла.

– Мы же только приехали!

– Она обручена с клерком из муниципалитета, к Рождеству свадьбу сыграют.

– Ты шутишь? – спросил Уаймен, подозревая, что его разыгрывают.

– Нет, – ответил Джи.

– Мы творим историю, – рассудительно пояснил Уаймен, как терпеливый школьный учитель. – Мы – первопроходцы, начинаем новую главу в истории человечества. Разумеется, все мы чуточку безумцы. Разве можно сравнивать наши славные дела с мимолетными увлечениями? Ты с ней даже не заговаривал! Тут и решать нечего, выбор ясен. Займись серьезным делом, не веди себя как подросток! – Он схватил приятеля за руку. – Ну вот что тебя сейчас волнует?

– Прочтет ли она мою записку до обеда.

Уаймен расхохотался. Из-за совместно пережитых испытаний он проникся симпатией к некрасивому парню и решил, что раз уж приятель не хочет говорить откровенно, то и не надо его расспрашивать. Смех служил знаком прекращения разговора.

– В покер вечером сыграем? – спросил американец.

На следующий день он объяснял знакомому:

– Понимаешь, он все в себе держит. Никогда не знаешь, что он задумал. То ли его деньги интересуют, то ли приключения… А может, и то и другое – вот как нас с тобой.

К обеду в гостинице «Виктория» становится известно, что Шавез твердо намерен долететь до цели и возвращаться не собирается. Все выбегают на веранду и глядят, как аэроплан пролетает над долиной Роны и сворачивает к перевалу. Зрители восторженно восклицают и приветственно машут вслед.

Целую неделю ходили внушающие уныние слухи, что перелет через Альпы в этом году уже не состоится. Отчего-то никому не приходит в голову, что и эта попытка может закончиться безуспешно: если на подлете к ущелью реки Салтины Шавез решит, что ветер слишком силен, то повернет обратно. Впрочем, завтра все разъезжаются, так что сегодня – последний шанс, что знаменательное событие все-таки свершится. Вдобавок за неделю Шавеза хорошо изучили и по его лицу все поняли. Речь идет не о его судьбе, а о характере.

Шавез замечает толпу на веранде гостиницы, но не машет им в ответ – суеверно приберегает приветственный взмах руки для прибытия в Домодоссолу.

На прошлой неделе в Бриг съехались жители окрестных деревень в надежде посмотреть, как летательный аппарат исчезает за горными вершинами. Вся гостиничная прислуга – официанты, горничные, повара, судомойки, садовник и его жена – взбудоражены не меньше постояльцев. Их возбуждение складывается из многих элементов: любопытство, неуверенность в исходе, гордость за чужое достижение (ведь человек в небе недавно был рядом с ними), но самым глубоким чувством является удовлетворение от непосредственной причастности к тому, что, по их мнению, станет историческим событием. Это первобытное, грубое удовлетворение связывает их жизни с жизнью предков и потомков – великая ось истории проходит через ту же точку, что и тонкая нить их жизней.

Дж. покидает ресторан, но не отправляется на веранду, а выбегает во двор, к бревенчатому домику на сваях. Под ним – каменный резервуар, наполняемый родниковой водой; там стирают белье. Наверху расположены комнаты горничных, куда ведет деревянная лесенка. На ней стоит девушка и глядит в небо.

– Леони! – окликает он, протягивает к ней руку, жестом просит сойти вниз, берет за локоть и объясняет, что им лучше поторопиться: с балкона его номера видно лучше.

Она могла и отказаться; это было самым уязвимым в его плане. Она прекрасно понимала, что одновременно происходят два действия: над головой, будто птица, парит аэроплан, а юноша, пять дней преследовавший ее записками, шуточками, лукавыми перешептываниями, комплиментами и признаниями в любви, приглашает ее к себе в номер. Вдобавок ему известно о том, что каждый день у нее есть два часа свободного времени. Она пошла с ним потому, что необычность происходящих событий подчеркивала исключительность момента. Гул мотора, восторженные восклицания и то, что зрители, повернувшись к ней спиной, не отрывали глаз от неба, утвердили ее в решении забыть о привычной рассудительности. В дверях он пропустил ее вперед, будто прикрывая, и под его защитой Леони скользнула внутрь, отринув свою обыденную, заурядную сущность.

На лестнице она тихонько захихикала, но в номере замолчала.