— Поймите, уважаемый Николай Степанович, — продолжал убеждать его в элементарных вещах адвокат, — привлечение сейчас к вашей личности очередной, извините, порции негативного внимания может оказать поистине катастрофическое воздействие на ту значительную программу, которую вы с присущим вам блеском замыслили…

«Ох, до чего ж красиво поет! — не меняя скучающего выражения лица, подумал Бугаев. — Петушок ты мой славный… Тебя бы к пацанам, на зону, сытенького такого, да премудрого, вот бы оторвались!..»

Впрочем, зона, как таковая, никогда не принимала в свои объятия и Кольку Бугая, всегда дело обходилось «крыткой» — следственным изолятором. А зона — это так, фольклор, больше для понта. Не был ведь коронован в «законники» Бугай, однако авторитетом пользовался, по сути, непререкаемым. Десяток убийств висит на нем, да вот беда, никто доказать не может. А кто и мог бы, тот спит в земле сырой. Один — «сражен булатом», другой — «вот пуля пролетела и — ага!», ну и прочие, кому что в конце выпало. А где нынче Бугай? А вот он, в кресле любимом раскинулся. А все почему? Да по той элементарной причине, что не шел на компромиссы со своей совестью Николай Степанович, вот такая уж она у него — оригинальная, не принимающая никакого снисхождения. Ни к себе, ни к другим. Оттого, видно, и жив, и в форме, и — в шоколаде. А этим все неймется, все золотую середину ищут…

Вообще-то говоря, зря он грешит на старика. Тот старается как может и даже больше, чем может, это видно. Но, слушая обе записи его разговоров со следователем, Бугаев не мог отделаться от ощущения, что тот следователь в чем-то все-таки переигрывает адвоката. Неосязаемо как-то, скорее подспудным, звериным, что ли, своим чутьем догадывался Николай. Еще после их первой беседы, когда он сделал для себя практически окончательный вывод относительно судьбы Турецкого — надо ж, фамилия-то какая, из этих, наверное! — а Белкин начал категорически его отговаривать — и это тоже было понятно, за свою шкуру старик дрожал, засветился ведь! — Бугай решил взглянуть на своего противника собственными глазами. И устроил следаку и «болтуну» щедрую обжираловку. Где ж еще и откроется, гнилое нутро, как не на халяве? А сам приехал тайно и поглядел. И не пожалел о таком своем решении.

Ну что ментяра, как сказали бы на зоне, гнедой, это сразу видно, такие пашут не за страх, а за совесть. Прочитал перед тем Бугай характеристику на него, которую Белкин сумел по каким-то своим тайным каналам раздобыть в Генеральной прокуратуре. Ну пройдоха! А «малява»-то оказалась ничего, стоящей тех бабок, что пришлось заплатить. Нашелся-таки пунктик, на котором вполне можно следака уделать. Бабы! Вот оно! Слаб мужик по этому делу, ходок. Ну и опять же семья имеется — жена и дочка. Их, правда, уже пробовали брать в заложники, но у этого Турецкого повсюду свои люди, и братве приходилось потом туго. Но, как известно, все до поры до времени. А башка человеку для чего дана? Варианты сами напрашиваются. Причем такие, что даже самый упертый мужик вряд ли устоит, есть пара толковых девочек…

«Нет, — подумал он, — пожалуй, прав адвокат, не надо пока обострений. Тот ведь обещал все свои окончательные выводы выложить на стол? Обещал. Слово, значит, сказано. И ответ за него — суровый, сам должен знать. Да и триста «кусков» — гонорар за верно принятое решение вполне приличный. А вот откопает— не откопает, тогда другой и «базар» будет. К тому же никаких концов нет — утоплены. Пожалуй, за исключением одной мелочи… Надо будет приказать Мише еще раз проверить и, если где чего осталось, срочно зачистить. Посмотрим, как ты справишься… с заданием президента…»

И еще Николай подумал, что спорить в данный момент с Белкиным — это значит в какой-то степени открывать перед ним свои дальнейшие планы. Не те, о которых он думает, что знает, а те, о чем даже и не догадывается. Но ведь они все гнедые, хитрые, эти болтуны-адвокаты, в зад без мыла залезут.

Ладно, решил он наконец и скинул ноги с подлокотника, приняв деловую позу.

— Слушай сюда, Зорий… — Бугаев обходился с Белкиным, в общем-то, как с любой другой прислугой, ну разве что подороже платил. — Ты здесь еще покрутись, если в столице неотложных забот нет. Пригляди за своим «коллегой», — он ощерил в улыбке свои ненатурально белые— фарфоровые зубы, вставленные в Германии, — советы подавай ему время от времени, интересуйся, словом, будь в курсе дела… Осада, говорит? — Он покрутил головой. — Так это, скажи ему при случае, и не осада вовсе, а покуда детские игры в «казаки-разбойники». Настоящую осаду ему лучше на себе не испытывать. Это тоже можешь сказать. А наблюдение я временно прикажу снять. Да ведь и он не дурак, умеет уходить от «хвостов» — так вы называете тех, кто за вашим братом приглядывает?

— Николай Степанович! — благодушно сделал широкий жест руками Белкин. — Чего спрашивать-то, когда и сами прекрасно знаете? Школа у вас настоящая, я же вижу! От вас ничто не утаится.

«Вот ведь— старый пердун, а признание приятно… Пусть поживут… пока…», — разрешил себе наконец Бугай принять кардинальное, с его точки зрения, решение.

Даже и не предполагал Турецкий, какой опасности невольно избежал.

А невольно потому, что от него самого в данной ситуации абсолютно ничего не зависело. Может, так звезды выстроились или планеты, а возможно, между ним и Зорием Августовичем, несмотря ни на какие противоречия, установился все же некий почти невидимый контакт, протянулись незримые нити, добавившие адвокату, как говорили в старину, вящей убедительности.

Тем не менее что случилось, то и случилось. Александру Борисовичу позвонил Белкин и приятным голосом сообщил, что он сумел найти доказательные аргументы в пользу того, чтобы заинтересованные стороны постарались придерживаться паритета. И конечно, ни о какой осаде больше вообще не может быть речи. Это — чистейшей воды абсурд. Такая вот формулировка.

А затем он добавил, что в течение нескольких ближайших дней дела личного порядка задерживают его в городе. По этой причине он готов в любое удобное коллеге время встретиться, просто пообщаться, поболтать, чтобы очистить мозги от банальной, пресловутой накипи, по-приятельски отобедать, может быть, и куда-то съездить отдохнуть, а то ведь и жизнь пройдет в трудах праведных; но, увы, неблагодарных!

О, как понимал его Александр Борисович, утомленный этими самыми бесконечными трудами! Но ведь и не посылать же к чертовой матери старого прохиндея, который собирался, видимо, стать теми «глазами и ушами», от которых якобы избавился Турецкий его же, надо понимать, «молитвами»? Неплохо задумано. И хозяева у него — не дураки. Ну и пусть, флаг им в руки. Если достанут. А в том, что «доставать» они не перестанут ни на миг, Александр Борисович был просто уверен. Разве что постараются совсем уж нагло не лезть на глаза.

Значит, как, помнится, писал поэт Тихонов в «Балладе о гвоздях», будет славный кегельбан? А если точнее, то самая доподлинная, азартная игра в «казаки-разбойники», где роль «казака», то есть догоняющего, сама судьба отводит именно разбойнику, такой вот парадокс. Зато якобы убегающий «разбойник» ни на миг не должен забывать, что на самом деле он-то как раз и является казаком, главная забота которого — вытащить на свет божий истинных разбойников. Которых в этих краях, видать, немерено. Оттого они и силу свою чувствуют…