Договориться с «землекопами» было нетрудно. Скорятин сказал, что мог бы сдать их полиции, но ищет специалистов для одного дела… Да, признались воры, мы те самые специалисты и есть, скрываемся в тайге от «уголовки».

Музей они обворовали мастерски. Поехали в городской клуб на танцы, затеяли драку. Десятки свидетелей могли подтвердить, что хулиганы весь вечер были на виду, а их грузовик стоял во дворе. И никто не припомнил, как они выходили «покурить», никто не заметил спрятанного в кузове мотоцикла…

Виталик, изучивший старые дела воров, говорит, что раньше они не блистали изобретательностью. Похоже, что все хитрости придумал Скорятин. Вот ведь пройдоха: сам не рисковал, а получил главный приз… А как он сообразил вернуть икону в музей! Конечно, все врачи Ордынска наслушались от больных о ведьмачьих чудесах, но что называют чудесами? Дядя Тимоша поставит на ноги больного – чудо, потому что без гипса и таблеток. Настоящих чудес, волшбы, как говорили в старину, от него не ждут и никто в них не верит. А Скорятин как увидел раздутые физиономии подельников, так все и понял. Умный дядька. Жалко, что негодяй. Потом еще сочинил историю для полиции, как воры заставили его нарисовать, где в музее самые дорогие экспонаты, а он за это выпросил «Троицу», чтобы спасти бесценное произведение искусства. Хоть орден ему давай вместо тюремного срока.

Кстати, орден за блестящее расследование получил начальник городской полиции, а младшего лейтенанта Виталика произвели в целые лейтенанты. О дяде Тимоше никто и не вспомнил. Он был только рад.

Конечно, полицейские награды и всемирная слава города Ordynska не в один день свалились с неба.

Сначала городская «Вечерка» напечатала в двух номерах детектив с продолжением: «Последняя гастроль читинской шайки». Сочинивший его местный журналист Фома Неверный изо всех сил подражал настоящим писателям-детективщикам. Поэтому люди у него поступали не как на самом деле, а как надо. «Не теряя ни секунды, дежурная следственно-оперативная группа бросилась по машинам» – это про то, как через полсуток после кражи Виталик пешком пришел в музей. «Оперативник успокоил взволнованную женщину» – это про нашу десантную тетю (три ха-ха!). Успокоенная тетя почему-то больше всего убивалась по серебряному самовару…

О «Троице» Фома Неверный упомянул одной строчкой, но понимающие люди не пропустили. На следующий день к тете Свете приехал корреспондент из Читы, потом съемочная группа новостей, и в музей началось паломничество. По-моему, это слово происходит от «ломиться» и «ломать». Пока тетя не взяла двух дополнительных экскурсоводов, напиравшая толпа три раза выставляла двери.

Сверкали фотовспышки. Сновали джинсовые телевизионщики с треногами для камер и катушками черных кабелей. Священники в золотых ризах служили молебны, размахивая кадилами со сладким дымом. За священниками ходил пожарный и приговаривал:

– Полегче… Полегче… Перекрытия деревянные, полыхнут, как порох…

Мелькали шитые золотом звезды на погонах. Полицейские начальники рассказывали в телекамеры, как в результате разыскных мероприятий были выявлены фигуранты. Виталик скис и потерялся среди высоких чинов. Заходил в своем штатском костюмчике с Незнайкиным галстуком, как обычный экскурсант, и жаловался, что про него забыли.

Досталось славы и тете Свете, и даже Скорятину. Первые дни он прямо сиял оттого, что ничего не болит. Телевизионщики просили его сделать физиономию попостнее, а то главный подозреваемый выглядел идиотом.

Недели через две, когда «Троицу» показали по английскому телеканалу Би-би-си, в музей вплыли Самые Большие Генеральские Звезды. Их носитель указал пальцем на икону и пророкотал:

– Почему вещественное доказательство не изъято?

Генерала окружили, начали просить, чтобы «Троица» осталась в музее.

– Не положено! – отрезал он и пошел к выходу. Люди ворчали, но расступались.

Какой-то майор уже снимал «Троицу» со стены.

И тут дорогу генералу заступил Жека с Гражданином Собакиным. Генерал молча наехал животом, пытаясь оттереть нахалов. Гражданин Собакин экономно приподнял губу, показывая сахарный клык.

– Тебе чего, мальчик? – остановился генерал.

В наступившей тишине Жека сообщил на весь зал:

– А я тоже кой-что в музее своровал. – Потрогал щеку и доверительно добавил: – Чуть без зубов не остался!

Кто-то хихикнул, и опять стало тихо. Только скрипел старинными половицами майор с иконой, пробираясь к начальнику.

– Я не ворую, мальчик. Я соблюдаю законность! – веско сказал генерал.

– Мое дело предупредить, – пожал плечами Жека и освободил путь.

Пока генерал вышагивал по залам, я обогнал его черным ходом. Сел на крыльцо и стал ждать.

Первым показался майор с иконой. Распахивая перед генералом тяжелую дверь, он переступил порог музея и сразу сморщился, словно откусил от лимона. Заклятие ведьмака продолжало действовать!

Вышедший следом генерал аж зашатался, так его накрыло. Постоял, резко выдохнул и пошел к ожидавшему его черному джипу с мигалками. Майор держался чуть позади шефа, но у машины забежал вперед, чтобы открыть дверцу. Ни тот, ни другой не схватился за щеку, хотя руками дергали, я заметил. Все-таки служба вырабатывает сильную волю. Уважаю.

Не знаю, кого еще успело приголубить заклятьем (генерал ведь собирался, как положено, сдать икону в городскую полицию). А только ночью под окнами музея замигал синий маячок и на всю улицу зашепелявил мегафон:

– Гжажданка дижектож, выйдите, пожалуйшта, для пжиемки мужейного экшпоната!

Судя по всему, говорившему сводило челюсти от боли. Я не пошел смотреть. Зачем? Видел уже Синьора Помидора в исполнении Скорятина.

Наутро Жека, обнаружив «Троицу» на своем месте, установил у музея боевое дежурство с Гражданином Собакиным. Спелись они удивительно. Сидят на крыльце в обнимку, физиономии у обоих каменные, как у индейцев. Время от времени одинаковым движением поворачивают головы – сначала по сторонам, контролируя обстановку, потом друг на друга: «Порядок, Гражданин Собакин? Порядок, гражданин Жека!»

Увидев эту картину в первый раз, я подумал, что брат заболел или готовит очередную пакость. Он же не умеет просто сидеть. Он вертится, ерзает, болтает ногами, задирает коленки, раскачивается на стуле, чешется, ерошит волосы, ковыряет в носу, болтает, а когда болтать нельзя или не о чем, вздыхает, кряхтит и корчит рожи. Жекин психолог говорил: «Гиперактивный ребенок, надо набраться терпения и постепенно приучать его к дисциплине»… А Гражданин Собакин построил нашего гиперактивного в два счета. Ведь он психологии не обучался. Зверюга! Чуть что не по нему – рыкнет, а то и зубами прихватит кожу до синяков.

А Жека счастлив. С его синдромом все равно, рычат на тебя или по головке гладят – главное, внимание.

В музее Гражданин Собакин прижился так, словно в нем и вырос. Бродил по залам, приглядывая за посетителями, молча оттаскивал за штаны норовивших присесть в музейные кресла. Когда тетя Света вела экскурсию, она и про него рассказывала: вот, мол, отличный экземпляр восточносибирской лайки. И Гражданин Собакин позволял всем гладить себя, хотя обычно огрызался на чужих.