— Осторожно, Анна…

А дальше все произошло как в горячечном кошмаре. Когда кажется, что время остановилось… и все движение в мире остановилось… и вся жизнь остановилась. И только один этот кошмар живет и развивается по своим кошмарным законам, которых не понять, не изменить, не победить… Анна споткнулась на самом верху крыльца, оступилась и, роняя зеленых черепашек, беспомощно растопырив руки, с застывшей на лице растерянной полуулыбкой стала с разбегу падать лицом вниз — медленно, медленно, медленно вытягивая руки вперед и запрокидывая голову.

Сдавленно ахнула Галка, и Саша-маленький длинным вратарским прыжком метнулся от машины. Но Ольга ничего этого не заметила, потому что у нее не хватило времени и сил, чтобы замечать что-то, кроме падения Анны. И еще у нее хватило времени и сил на то, чтобы как-то оказаться почти на середине крыльца, прямо перед распластанным в воздухе тельцем ребенка… и поймать это тельце в полете, и обхватить его, и крепко прижать к себе, окружить собой, закрыть, защитить от удара… потому что Ольга знала, сейчас будет удар — не такая она сильная, чтобы удержаться на ногах, тем более что левая нога подвернулась, и они обе сейчас упадут… и надо упасть так, чтобы Анна не коснулась твердых ступенек, и земли у крыльца, и мелких острых камешков, втоптанных в землю…

Удар слегка оглушил ее, но сознания Ольга не потеряла, и даже больно сначала было не очень. Потому что упала она не на землю, а на руки Саши-маленького. В том своем прыжке-полете он не успевал подхватить Анну, но успел подставить ладони под плечи и голову Ольги, почти над самой землей, и это хоть как-то смягчило удар. Время включилось и тронулось с места. И все включилось и тронулось с места, и жизнь продолжилась. Ольга услышала, как тяжело дышит Саша-маленький, растянувшийся на земле ничком во весь рост, почувствовала, как сильно бьется пульс в его руках, которые она прижимала к земле своими плечами и затылком. Потом до ее сознания донеслись другие звуки: топот ног — Игорь Дмитриевич сбегает с крыльца, металлический щелчок — Галка распахивает дверцу машины, испуганный сдавленный крик — Марина Владимировна вышла из-за дома как раз вовремя, чтобы увидеть все это безобразие. А потом в ее руках слабо шевельнулась Анна, вцепилась пальчиками в ее рубаху и, крепко прижимаясь к ее груди, тихо, горько, не по-детски заплакала.

— Что ты, Чижик? — Ольга с трудом разжала руки, кажется намертво сомкнувшиеся вокруг ребенка, тихонько погладила Анну по голове, по спинке, но ножкам, ощупывая, проверяя, все ли цело…

Анна тут же перестала плакать, подняла мокрую мордашку и, близко заглядывая Ольге в лицо, взволнованно выпалила:

— Я думала, ты умерла! Не дышишь, и глаза закрыты, и не говоришь ничего…

— С чего это мне умирать? — возмутилась Ольга. — Не такая уж я старая старуха… И вообще, я бессмертна.

— Правда? — с надеждой спросила Анна.

— Более или менее. — Ольга осторожно пошевелилась. — Ты не хочешь с меня слезть?

И тут же чьи-то руки оторвали Чижика от нее и унесли куда-то в сторону, и заахала Марина Владимировна, и закудахтала Галка, и Саша-маленький подтянулся на локтях, не убирая своих рук из-под ее головы и плеч, заглянул ей в лицо тревожно:

— Жива? Во дает… А я опять чуть нос не разбил.

Саша поднялся на колени, осторожно приподнимая Ольгу, и она зажмурилась от боли. Оказывается, все-таки здорово приложилась. Нестерпимо заныл левый локоть, поясницу как судорогой свело, а в стопе левой ноги вообще, кажется, нож засел.

— Оленька, что? Где болит? Оленька, маленькая, пожалуйста, скажи что-нибудь…

Она открыла глаза — перед ней дрожали и плавали цветные пятна, постепенно складываясь в изображение. Вот странно, удивилась Ольга, что это у Игоря Дмитриевича лицо такое серое? Он всегда такой смуглый был.

— Извините, — пролепетала она. — Чижика нельзя одну оставлять… Я должна была…

— О господи. — Он заметил кровь на рукаве ее рубахи и быстро разорвал рукав от манжета до плеча. — Оленька, очень больно?

Ольга только сейчас поняла, что Игорь Дмитриевич стоит перед ней на коленях и ощупывает своими железными пальцами ее руки, плечи, ребра… А Саша-маленький сидит на земле за ее спиной и поддерживает ее в полулежачем положении. Во стыдобища… Кто из нас медсестра, в конце концов?

— Ерунда. — Ольга попыталась оттолкнуть руки Игоря Дмитриевича и невольно поморщилась. — Просто ссадина. С Чижиком что? Да не трогайте вы! Если я ничего и не сломала, так вы мне сейчас обязательно что-нибудь поломаете…

Но он уже добрался до ее левой ноги, задрал штанину и растерянно свистнул, увидев, как быстро, прямо на глазах, отекает ступня.

— В больницу, — произнес Игорь Дмитриевич решительно. — Мы едем в больницу. Немедленно. Александр, ты с Анной остаешься здесь. Тетя Марина за Анной присмотрит. Галь, ты с нами. Куда ближе — до районной, до городской? Оленька, извини, сейчас немножко больно будет… Он достал из кармана складной кож, открыл его и, не слушая ее протестов, мигом срезал с ее быстро опухающей ноги парусиновую тенниску. Прямо на куски раскромсал. В чем она теперь ходить будет? Ольга так расстроилась, что только об этом и думала все время, пока они ехали в районную больницу, и пока там ее осматривал хирург, и пока ей делали рентген, а потом накладывали гипс — какая-то косточка там все-таки треснула, оказывается. И потом, по дороге из больницы в Семино, сидя на заднем сиденье машины рядом с непривычно молчаливой Галкой и почти засыпая от усталости и от обезболивающего укола, Ольга тревожилась главным образом о том, что опять осталась разутая. Не в шелковых же туфельках ей по саду лазать, правда? Или ее так и будут теперь все на руках носить, как последнюю калеку? Противно же…

Игорь Дмитриевич вынул Ольгу из машины и на руках отнес в ее спальню, и это было не так уж и противно. Наверное, потому, что она мало что соображала — мысли путались и глаза слипались. Она еще помнила, как Галка помогала ей раздеться, что-то сердито бухтя при этом, а потом уже ничего не помнила — провалилась в глубокий, черный, наполненный болью и тоской сон.

Боль, тоска, и безнадежность, и страх — вдруг кто-нибудь узнает, — и стыд — терпишь и молчишь, значит, сама и виновата. И никакого просвета, никакой надежды, ничего не изменится. У нее просто не хватит сил что-то изменить, не хватает сил даже на то, чтобы встать и приготовить завтрак! Но встать обязательно надо, потому что, если она не приготовит завтрак, будет еще хуже… Гриша, пожалуйста, не кричи, соседи услышат, не надо, мне больно, не трогай, я сейчас сама встану, не надо, пожалуйста, тише, пожалуйста, пожалуйста…

— Оленька, тише, не надо шевелиться… Очень болит, да?

Она с трудом разлепила веки — наверное, глаза опять отекли. Что же делать, придется звонить кому-то, чтобы сегодня подменили ее на дежурстве в отделении… Да нет, какое дежурство. Это было давно. А сейчас она — няня Чижика. Тогда почему у нее отекли глаза? Ольга с трудом подняла руку, ощупала лицо и успокоилась — глаза нисколько не отекли. И вообще, при чем тут глаза? Она же ногой ударилась, когда Чижика ловила.