Феликс мне рассказывал, что какой-то завод начал выпускать открывалки для бутылок в виде Волка и Зайца. И на доход от этих открывалок на юге был построен пансионат. Феликс сказал:

– Хоть бы пригласили на пару недель отдохнуть. Куда там, грабительское государство. Обворовывало своих граждан нещадно и безнаказанно.

Хаит был года на два старше меня. Когда мы в 68-м году только начинали писать юмор, Хаит с Курляндским были уже известными писателями-сатириками. Их эстрадные номера исполняли лучшие артисты-разговорники.

В начале 70-х в «Клубе «12 стульев» печатались знаменитые рассказы «Слон», «Аксиома». Особенно мне нравился их рассказ про батюшку, который в электричке разговаривал с юношей. Тот утверждал:

– Бога нет.

Священник возражал:

– А откуда вы знаете?

– Из книг.

– А я знаю книгу, где написано, что Бог есть.

– Это что за книга?

– Библия. И т. д.

Очень точно были подмечены полнейшая безграмотность нашего народа в вопросах религии и тупой бездумный атеизм. Концовку, правда, им пришлось сделать фальшивую, для печати.

– Так, значит, все-таки есть Бог? – спрашивал парень.

– В том-то и дело, к сожалению, что нет, – отвечал батюшка.

Аркадий Хайт был уникально остроумным человеком. Он не был таким балагуром, держащим стол, как Борис Брунов. Нет, он всегда в компании сидел тихо, скромно, но мог так сказать, что сразу становилось ясно, кто здесь главный по юмору.

Брунов всегда в застолье под конец говорил тост по очереди про всех присутствующих на празднике гостей. Из трех реприз две были хорошие. Однажды у Хайта был день рождения. Мы праздновали его в Доме журналистов. Были Кваша, Хазанов, не помню, кто еще, но человек 12 было. В конце вечера Хайт повторил трюк Брунова. Он сказал тост про каждого, и все шутки были в десятку.

В 70-е годы уже начал тамадить по Москве Юлик Гусман. Его знали по КВН. Он тогда не был так остроумен, как теперь. Теперь просто фейерверк какой-то. А тогда у него был определенный набор шуток-поплавков, и он перебирался от одного поплавка к другому, по пути немного импровизируя.

Однажды он оказался в одной компании с Хайтом, кажется, у Кваши. Гусман шутил по поводу всех сидящих. У него вообще тогда была манера – выбрать за столом жертву и доставать ее под общий смех. Он шутил по поводу всех, но Хайта не трогал. Кваша все время подзуживал Юлика:

– А что же ты про Хайта не пошутишь? Гусман сказал:

– А что тут шутить, он ведь без Курляндского ответить не сможет.

Особенно остроумно тут ответить было трудно, поэтому Хайт бросил «заманивающую» фразу:

– Юлик, ты уже начал свои еврейские штучки?

– Между прочим, я тат, – подставился Гусман, и тут же последовал выстрел:

– Тат – это тот же еврей, но только сильнее обрезанный.

Все покатились со смеху. Возможно, в пересказе эта шутка не покажется вам, дорогой читатель, сильно остроумной. Но там, за столом, сказанная моментально и по поводу человека, который только что над всеми шутил довольно издевательски, вызвала гомерический хохот.

Все знали, что Хайт уникально остроумный человек, и не нарывались. Уже в 90-м году на каком-то юбилее «Современника», когда в зал вошли Ширвиндт и Державин и прямо в зале стали задираться с публикой и остроумно отвечать, Ширвиндт, подойдя к Хайту, вдруг сразу осекся и задал вопрос кому-то другому – понимал, что Хайт ответит как следует. А жалко, потому что у Аркадия уже был готов ответ:

– Говорили, что здесь хорошо будет шутить Ширвиндт, и, как всегда, обманули.

Я сам как-то нарвался на его остроту. Мы сидели в гостях у Таты Земцовой, известной своим гостеприимством тусовщицы. Было человек 12–14. Незадолго до этого Хайт написал миниатюру «Вороньи яйца». Она имела огромный успех. А я, зная, что Хайт в жизни ничего ни для кого за столом не читал, стал его подначивать:

– А пусть Хайт прочтет «Вороньи яйца». Давайте все попросим!

Все стали просить, но Хайт отмалчивался. Когда я в третий раз сказал:

– А пусть Хайт прочтет «Вороньи яйца», – Хайт не выдержал и сказал:

– Я прочту «Вороньи», если ты покажешь свои.

Конечно, грубо, но в той обстановке, где Тата материлась через каждое пятое слово, это как раз было к месту.

Хайт частенько подсказывал мне хорошие фразы. Иногда и я тоже что-то ему давал. Например, репризу про одеколон. Был у нас в то время одеколон «Турист». А реприза звучала так: «Одеколон «Ландыш» пахнет ландышем, «Фиалка» – фиалкой, а чем пахнет одеколон «Турист»?» Ну, и так далее. Хайт попробовал репризу в тексте. Она хорошо у него прошла.

Он после своего выступления сказал мне:

– Годится реприза с духами, прошла. Спасибо.

Мне всегда нравилось, как Аркадий одевался. В те времена всеобщего дефицита он всегда был одет в западное. Особенно мне нравилась куртка замшевая, чуть ниже талии, с шерстяным вязаным поясом. Как только я начал ездить за границу, сразу купил себе такую же куртку. Но на мне она сидела значительно хуже. Хайт был высокого роста, со спортивной фигурой.

В поездках у него были разные иностранные мелочи, например электрическая бритва, которую можно было заряжать, а потом бриться в течение нескольких дней. Сейчас это не редкость, а тогда, в 70-х, – такой дефицит, сегодня трудно даже представить.

У Хайта было очень много разных словечек, прибауток, которые он сам и придумывал. Например, если дело плохо, он говорил: «Тухлевич-Валуа». Дело в том, что в 70-е годы был такой довольно известный актер Карнович-Валуа, вот из этой фамилии Хайт и сделал пословицу. Это Хайт когда-то придумал гениальную фамилию, когда ни о каком Бородине еще и не слышал никто, – «Пал Палыч Смертью-Храбрых». И кто бы ни присваивал себе сегодня авторство этого сочетания, я-то точно знаю, что придумал его Хайт.

В середине 70-х годов жена Горина была редактором по юмору в «Добром утре» на радио, а жена Арканова – редактором по юмору в «Клубе «12 стульев». Хайт тут же на это откликнулся. Он сказал:

– Они забыли, видно, что юмор через секс не передается.

Вместо слова «секс» стояло, конечно, другое, но я из скромности его употреблять не стану.

Это именно Хайт сказал мне однажды, когда А. Иванов вышел совсем пьяным на сцену:

– Знаешь, как называется падение Саши в оркестровую яму?

– Нет.

– Первый концерт для Иванова с оркестром.

Честно скажу, я был просто влюблен в Хайта. Он был моим старшим товарищем. Он был талантливее и опытнее. Мне хотелось с ним подружиться, что и произошло, когда мы стали вместе ездить с «Клубом «12 стульев». У нас было много общего. Во-первых, мы оба писали Хазанову. Общие обиды на него сближали. А обиды обязательно должны были быть, без обид у автора и артиста не бывает. Потом мы оба писали Лифшицу и Левенбуку. И больше того, каждый из нас был соавтором Левенбука. Кроме того, мы оба дружили с Феликсом Камовым. Но Хайт все-таки был где-то в другой компании. Он дружил с Левой Збарским и Квашой. Через них познакомился с Ахмадулиной. И я помню, как жена Хайта Люся взахлеб рассказывала о встрече Нового года у Людмилы Максаковой. Как будто там собирался высший свет, а мы жили в каком-то другом мире. Хотя правда, у Максаковой муж Уля был из ФРГ, по нашим меркам миллионер. И Люда Максакова снабжала весь свой театр лекарствами и одаривала друзей подарками. Хайту очень льстило это знакомство, и он за эту компанию очень держался. Они с Гришей Гориным даже ездили к Максаковой помогать перебирать библиотеку. Но надо сказать, что и к Таничу, когда тот переезжал в новую квартиру, Хайт тоже приехал перетаскивать мебель.