— Отстань, свинота, — тихо рычит сосед, принюхивается, и в его рычании появляется зависть: — У, твареныш, нажрался!

— Да, бухнули с Петраченой неплохо. Он пить собрался бросать, отмечали…

Допытываться у Лехи, как он заработал по морде, не надо. Может взбеситься. Да он сам вскоре не выдержал, начал рассказывать:

— Ну, воду, сука, горячую дали, решил носки состирнуть, рубаху. А комната для стирки уже занята, там теток битком, орут друг на друга. В умывалке одна раковина только свободна — тоже стирают все. Ну, и я эту свободную занял…

— Ну, ну, — подбадриваю соседа, заодно радуясь, что наконец-то дали горячую воду.

— И заходит какой-то узкий. Китаёза, вьетнамец — хрен их разберет. И наезжать: почему все занято? И меня задел, то ли случайно, то ли спецом. Я его тоже, он упал. Дрищ какой-то. Вроде и не сильно толкнул… Ну, он вскочил, заорал по-своему и убежал. Дальше стираю. И вдруг человек пять вбегают, и этот с ними. Ну, блин… — Лёха бережно потрогал пострадавшую часть рожи. — Тут на гастроли надо, а тут… вот… Слышно, когда ехать-то собираются?

— В эту пятницу.

— У, бли-ин!..

Вяло собираю на стол. Привез из деревни плов в кастрюльке, пирожков. Надо поесть и ложиться спать. Вчерашняя эпопея с дровами выдавила столько сил, что и за неделю не восстановишь. А впереди гастроли в Саяногорск — тоже придется повкалывать.

— Есть будешь? — снимая с плитки разогревшийся плов, спрашиваю соседа.

— Дава-ай…

Молча таскаем из кастрюли рис с кусочками мяса. Я ем жадно и быстро, а Лёха осторожно, то и дело трогая свой фингалище.

— Как думаешь, — спрашивает наконец, — возьмут меня на гастроли с такой дыней?

— Вряд ли, честно сказать… Хотя Дименций уволился, а новый, Игорек, только завтра первый раз выйдет. Могут вполне и тебя взять, ты хоть знаешь, что там и как…

В Саяногорске, городе рядом с Саяно-Шушенской ГЭС, Дворец культуры раза в два больше нашего театра. И сцена соответственно — тоже. Чтобы установить декорации как надо, нужен опыт, знакомство со сценой. Мы с Лёхой там раз десять бывали, научились более-менее.

— Возьмут, — говорю уже уверенно, — куда они денутся!

— Хорошо бы… Да, в курсе, я тут твою эту пипетку встретил! — оживился Лёха.

— Какую пипетку?

— Ну, эту, рыжую, с подоконника.

О, вот это действительно интересно! Правда, вида не подаю, спрашиваю с ленцой:

— Где видел? Опять, что ль, на подоконнике?

— Да нет, погоди! — И Лёха, моментом забыв о своих переживаниях, затараторил: — После того, в общем, как мне ввалили, побежал я к Павлику. Семь рублей занять хотел на свинцовую воду. Она помогает хорошо от фиников… Павлика не было, зашел к Лене, ну, жене этого Сани. Она дала. Побежал на Торговый в аптеку, и кого, думаешь, встретил возле ларьков? С трех раз угадай!

— Ее и встретил. И что? — не понимаю.

— Ну вот слушай. Воды свинцовой не оказалось, купил пачку «Явы». Обратно иду, и вдруг — она. Вся накрашенная, в юбке короткой, пританцовывает под музон из ларька. Курит. Колготки такие, ну, самые тонкие… Выглядит как-то так… Бля, даже я возбудился сразу! Ну, остановился в сторонке, смотрю, даже не знаю, зачем. И тут к ней двое амбалов подваливают. Боксеры такие, в лапах литрухи «Ферейна», пакеты с хавчиком. Чё-то перебазарили с ней, она закивала, заулыбалась так, хрен знает как, и пошли втроем. Сели в «девятку», уехали… Понял, Ромыч, нет?

— Что — понял?

— Да ты дебил, что ли?! Да шлюшонка она просто-напросто! Надо было смело, по-быстрому ее тогда отоваривать, пока здесь торчала. Теперь наверняка уже и подхватила чего-нибудь…

Рассказ Лехи, конечно, не оставил меня равнодушным. Я готов прямо сейчас сорваться и бежать на Торговый… Вытряхиваю сигарету из пачки. Шарю по карманам в поисках зажигалки. А сосед, почесываясь и улыбаясь издевательски, дразнит:

— Симпотная вообще-то. Надо бы познакомиться. Лет шестнадцать буквально… Эх, дебил, упустил ты свой шанс! Промудился…

Город затянут серой морозной хмарью. Все цвета, кроме серого, полиняли, даже красочные рекламные вывески стали серыми. Дышать трудно, холод обжигает ноздри, глотку, приходится прятать лицо под воротник.

Дым из выхлопушек машин висит над улицей удушливой пеленой, копоть сгоревшего угля, вылетая из печных труб ближайших избушек, посыпает тротуар черными хлопьями.

— Вот так да-а, — удивленно тянет Лёха, глубже зарывая руки в рукава своей курточки. — Ну и дубак!

Да, это редкость, чтобы в конце октября долбануло за двадцать. И главное — снега нет, и вишни, сливы, садовая клубника — виктория могут вполне вымерзнуть. А на продаже виктории родители мои в основном летом и зарабатывают…

Идем, конечно же, в театр. Идем на работу. То и дело поскальзываемся на лужах, превратившихся в лед, материмся. Идем привычной дорогой выполнять привычный набор операций. И так тяжело идти, каждая клетка в мозгу вопит отчаянно, безустанно: «Не надо! Зачем?! Брось все, беги, стань другим! Найди, найди, ради бога, другое!» А ноги механически тащат дальше, дальше по тыщу раз хоженному тротуару.

Взглядываю на редких прохожих, на людей в автомобилях с включенными фарами — лицо каждого вопит то же самое, но все идут, едут, спешат туда, куда необходимо. Это вот в сказках: ударился оземь — и стал другим, надел сапоги-скороходы — в пару минут оказался за тридевять земель, сказал желание — и оно, бах, и исполнилось. В жизни же… в жизни приходится жить как можется, перемены к лучшему зависят от случая. У некоторых таких случаев не бывает…

Навстречу катит «ЛиАЗ». 120-й, «Минусинск — Абакан». Через полчаса могу быть там, в другом городе. Там можно попробовать сколотить группу, новых песен насочинять, записаться в нормальной студии, отправить в Новосибирск или в Москву, раскрутиться. Или еще что-нибудь… Ведь так вот убогенько можно и всю жизнь прожить.

Автобус причаливает к остановке, с шипеньем и скрипом открываются двери… Прыгнуть, уехать?..

— Ну ты идешь, нет? — кричит Лёха, высунув рожу из-под воротника. — Че там увидел? Пипетку, что ли, свою?

Я молча догоняю его. Тащимся дальше.

И вчера, и сегодня перед работой был здесь — искал, надеялся… Сейчас делаю то же. Не дожидаясь дядь Гены с его «пазиком», как только убрали декорации после спектакля, поехал в Торговый на коммерческом. Пять рублей отдал жлобине кондуктору, а ее снова нет. Ее снова нет.

И вчера, и сегодня я доставал Леху: точно ли видел ее возле ларьков? Точно ли она крутилась перед парнями и ее наконец сняли? Сначала Лёха отвечал «да» спокойно, а потом стал посылать меня на три ласковых буквы. Значит, не врет.

И, закончив работу, я мчусь сюда. А ее нет, ее нет.

Скорей всего, это было один только раз. Устав от общаги, от тесной комнаты и подоконника бывшей этажной кухни, от плеера, она решила развеяться. И, может быть, ее увезли и, поиздевавшись, надругавшись над нею, зверски убили. Она лежит сейчас на городской свалке в черном мешке для мусора, или в сосновом бору, закиданная ветками, или в подвале. Или — или я просто опаздываю?