– Лучше скажите, Маргарет. Лучше мне знать все.

– Она сказала, что он говорил, что любит ее. Она ему сказала, что ее клятвы можно отменить, и, что важнее, сказала, что его – недействительны. Он обещал жениться на ней.

Наступает долгое молчание. Я думаю: «Господи, пусть она не поведет себя по-королевски, не вскочит на ноги и не обрушит свой гнев на меня за то, что я принесла ей столь дурные вести». Но тут я чувствую, как она обмякает, оседает всем телом, и она утыкается горячим лицом со щеками, мокрыми от слез, мне в шею, а я обнимаю ее, пока она плачет, как обиженная девочка.

Мы долго молчим, потом Катерина отодвигается от меня, наскоро вытирает глаза руками. Я протягиваю ей платок, и она утирает лицо и сморкается.

– Я знала, – вздыхает она, словно устала до глубины души.

– Знали?

– Он мне кое-что рассказал прошлой ночью, а об остальном я догадалась. Он сказал, Господь его прости, что запутался. Сказал, что, когда лег с ней, она закричала от боли и пожаловалась, что не вынесет. Ему пришлось брать ее бережно. Она ему рассказала, что у девственницы в первый раз идет кровь.

Ее лицо искажается от насмешки и отвращения.

– Судя по всему, у нее кровь шла. Обильно. Она ему это показала и убедила его, что я не была девственницей в нашу брачную ночь, что мой брак с Артуром был завершен.

Королева замирает, а потом передергивается.

– Она намекнула ему, что наш брак недействителен, поскольку я была обвенчана и делила ложе с Артуром. Что пред очами Господа я всегда буду его женой, а не женой Генри. И Бог никогда не даст нам ребенка.

Я ахаю. Растерянно смотрю на нее. У меня нет слов, чтобы сохранить нашу тайну, я могу лишь изумляться тому, как случайно раскрылся наш старый заговор.

– Она сама – замужняя женщина, – замечаю я. – Она дважды была замужем.

Катерина находит силы печально улыбнуться моему неверию.

– Она вбила ему в голову, что наш брак противен Господу и что из-за этого мы потеряли ребенка. Она ему сказала, что у нас никогда не будет детей.

Я так потрясена, что могу лишь снова потянуться к ней. Катерина берет меня за руку, похлопывает ладонью и убирает мою руку.

– Да, – говорит она задумчиво. – Жестокая, правда? Злая.

И, когда я не отвечаю, продолжает:

– Это серьезно. Она ему сказала, что мой живот был раздут, но, поскольку ребенка там не было, это был знак Господа, что детей и не будет. Потому что наш брак противен Его воле. Потому что нельзя жениться на вдове брата, потому что этот брак будет бесплоден. Так написано в Библии.

Она невесело улыбается.

– Она цитировала ему Левит. «Если кто возьмет жену брата своего: это гнусно; он открыл наготу брата своего, бездетны будут они».

Я поражена внезапным интересом Анны Гастингс к богословию. Кто-то подготовил ее к тому, чтобы влить яд в ухо Генриха.

– Но сам Папа дал разрешение, – настаиваю я. – Ваша мать все устроила! Ваша мать позаботилась о том, чтобы получить разрешение, были вы Артуру женой или нет. Она обо всем позаботилась.

Катерина кивает:

– Позаботилась. Но Генри полон страхов, внушенных ему бабушкой. Она цитировала ему Левит до нашей свадьбы. Его отец жил в страхе, что удача от него отвернется. А теперь из-за этой Стаффорд он сходит с ума от похоти, и она ему говорит, что я по воле Божьей потеряла одного ребенка, а второй исчез у меня из утробы. Она говорит, наш брак проклят.

– Не важно, что она говорит, – я в бешенстве из-за этой злой девицы. – Ее брат увез ее от двора, ее больше не будет на вашей службе. Бога ради, у нее есть муж! Она замужем и не может освободиться! Она не может выйти замуж за короля! Зачем затевать все это? Неужели Генрих и в самом деле поверил, что она девственница! Она дважды была замужем! Они что, с ума сошли, говорить такое?

Катерина кивает. Она думает, а не переживает из-за своих бед, и я внезапно понимаю, что такой, должно быть, была ее мать: женщиной, которая посреди беды могла оценить свои шансы, прикинуть возможный исход – строить планы. Женщиной, которая, видя, что горят ее шатры, строила осадный лагерь из камня.

– Да, думаю, мы можем от нее избавиться, – задумчиво говорит Катерина. – И нужно будет помириться с ее братом, герцогом, вернуть его ко двору, он слишком силен, чтобы заводить такого врага. Старая Миледи мать умерла, она больше не напугает Генриха. А разговоры надо прекратить.

– Можем, – отвечаю я. – Так мы и сделаем.

– Вы напишете герцогу? – спрашивает она. – Он ведь ваш кузен?

– Эдвард – мой троюродный брат, – уточняю я. – Наши бабушки были сестрами наполовину.

Она улыбается:

– Маргарет, я поклясться готова, что вы в родстве со всеми.

Я киваю:

– Так и есть. И он вернется. Он верен королю и любит вас.

Она кивает:

– Не в нем для меня опасность.

– О чем вы?

– Мой отец был известным волокитой, все знали, и моя мать знала. Но все знали, что женщины служат ему для удовольствия; никто никогда не говорил о любви.

Она корчит гримасу отвращения, словно любовь между королем и женщиной, питающей к нему желание, всегда предосудительна.

– Мой отец никогда ни с кем не говорил о любви, кроме жены. Никто не смел усомниться в его браке, никто не мог бросить вызов моей матери, королеве Изабелле. Они поженились тайно, разрешения Папы у них не было вовсе, – их брак был самым ненадежным предприятием в мире, – но никто не думал, что он не продлится до смерти. Мой отец ложился с десятками, возможно, с сотнями других женщин. Но он ни одной из них не говорил слов любви. Он никому не позволял ни на мгновение подумать, что у него может быть жена, а у Испании королева, кроме моей матери.

Я жду.

– Опасность для меня – мой муж, – устало произносит она, и лицо ее кажется застывшей маской красоты. – Молодой глупец, испорченный глупец. Он должен быть уже достаточно взрослым, чтобы заводить любовниц, не влюбляясь. Он не должен никому позволять сомневаться в нашем браке. Он ни на мгновение не должен допускать мысли, что его можно отменить. Так он только подорвет уважение к себе – и ко мне. Я – королева Англии, королева может быть только одна. Король может быть только один. Я его жена. Мы оба коронованы. Вопросов быть не должно.

– Мы можем позаботиться о том, чтобы все это не пошло дальше, – предлагаю я.

Она качает головой:

– Худший вред уже причинен. Король, говорящий о любви кому-то, кроме жены, король, который сомневается в своем браке, это король, который сотрясает само основание своего трона. Мы можем не дать всему этому пойти дальше, но урон уже был нанесен – в тот миг, когда эта мысль пришла в его неразумную голову.