Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шульц махнул рукой.
— Да все понимаю. Просто неприятно это все. Ведь Темный показался не просто так. Он мог бы попросить тебя не сдавать его или назваться другой кличкой. Ох уж мне эти клички! Детский сад какой-то… Один уверяет, что это — символ разрыва с прошлой жизнью, другой говорит, что таким образом он самовыражается и, вообще, придуманная кличка вернее отражает сущность человека, чем имя данное родителями во младенчестве. Интернетчики…
— Да, Темный говорил, что его настоящее имя не знает даже сам Кибер-Снейк. Это не Вы, случайно?
— Случайно, нет. Как раз Кибер-Снейка я и имел в виду, когда говорил об интернетчиках. Он да еще Безымянный — сделали культ из кличек. Ты не поверишь, но я на самом деле не знаю, как их зовут! Можно, конечно, провести расследование — но пользы мне от этого не будет, только их разозлю. А Кибер-Снейк, если хочешь знать, руководитель Экспериментального Компьютерного Центра. Разрабатывает какую-то операционную систему, которая, с божией помощью, лет через пятьдесят будет наполовину готова.
— Ну, так Вы удовлетворили свое любопытство насчет Темного? — мне Шульц уже достаточно надоел.
— Я удовлетворил. А вот тебе еще предстоит его удовлетворить.
— Вот как?
— Примерно две недели назад в Подмосковье, в районе одного хорошо известного тебе города, нападению подверглась одна машина Сил Правопорядка. Из Рязани в Москву перебрасывали группу особого назначения — в Москве возникла некоторая нужда. Но, во время предпоследнего перегона, в машину угодил заряд гранатомета. Итог — тридцать погибших спецназовцев и два водителя, сержанта СП. Выстрел был только один, но в высшей степени профессиональный. Видимо, стрелял Макс. Больше некому.
Я подскочил в кресле.
— Спокойно, — остановил меня Шульц, — мы просто поговорим. И давай лучше чего-нибудь выпьем. Я не сомневаюсь, кроме детского питания здесь что-нибудь найдется. Ром точно должен быть.
Он повернулся к шкафу. Внезапно его рука начала неестественно удлиняться. Зрелище было удивительное и неприятное. Вылезшая из рукава рука становилась все тоньше и длиннее, пока не достала до ручки шкафа. Шульц открыл дверь и еще удлинил руку, чтобы ухватить бутылку и два бокала. Я заметил, что его пальцы тоже стали длиннее. Затем его рука начала сокращаться, пока не приняла нормальное положение. Он поставил бокалы на стол и налил их больше, чем наполовину. Я машинально отпил глоток: кажется помогло, и шок прошел.
— Биопротез, — пояснил Шульц. — Но вернемся к нашим делам. Что ты знаешь о Максе?
Теперь была нужна осторожность в квадрате.
— Он бывший спецназовец. Сам он, вроде, из Москвы. А точно я не знаю.
— А я — знаю. Итак, Рубинов Максим Аркадьевич. Видимо, народ его отца прав, выводя родство не по отцу, а по матери. Максим вырос вовсе не похожим на «мальчика из приличной еврейской семьи», а скорее, на Запорожских казаков, дальних предков по материнской линии. Занимался каратэ, причем начал это сразу, как его разрешили. Ты ведь знаешь, что одно время в Советском Союзе каратэ было под запретом? Был одним из призеров Москвы в своем возрасте и весе, но травма, полученная на тренировке, перечеркнула надежды на спортивную карьеру. В университет поступать отказался, мотивируя это тем, что сначала надо послужить Родине. Был направлен во Внутренние Войска МВД и попал в Чечню. Чудом выжил во время тяжелых боев начала первой Чеченской войны, но остался служить по контракту. Прошел всю вторую Чеченскую войну, в составе бригады участвовал в подавлении беспорядков, так кажется это называла официальная печать? Его бригада была одной из тех немногих частей, которые отказались подчиниться приказу и сложить оружие. Нам пришлось применить силу, но он опять уцелел. Впрочем, это было совсем нетрудно: их потери не превысили пять процентов. После ликвидации бригады, он на некоторое время исчез из виду, но через несколько лет он опять появился — при довольно неприятных обстоятельствах. СП подозревало его в связях с организованной преступностью. Точнее — что он был киллером, наемным убийцей мафии. Мафию мы уничтожали беспощадно, но против него не было никаких улик — только предположения, поэтому его не тронули. Он уехал из Москвы, денег у него, судя по всему, было достаточно, но квартиру себе он покупать не стал, ограничился тем, что снимал комнату. Киллеры, если ты знаешь, долго не живут. Единственный способ прожить подольше — это быть незаметным. И это ему вполне удалось — по крайней мере, мы потеряли его из виду, а ведь мы внимательно отслеживали людей, воевавших против нас.
Он замолчал, явно ожидая от меня вопроса, который напрашивался сам собой. И я не заставил себя долго ждать.
— Если бы Вы узнали о нем только что, Вы бы не смогли так быстро подобрать досье на него, и, вдобавок, запомнить так много. Я не думаю, что на мне был какой-нибудь передатчик: я сменил одежду. И, даже в этом случае, потребовалось бы время на установление личности по голосу. Значит, Вы знали о нем заранее.
Шульц, не вставая с кресла, слегка поклонился мне.
— Совершенно верно. Хотя, у меня протез еще и здесь, — он постучал пальцем себе по макушке. — У меня есть детектор лжи, прямая связь с моим компьютером и сейчас я просто цитировал его досье. Но я знал заранее о его существовании. Ты не задумывался над тем, что в черепной коробке достаточно места, чтобы кое-что разместить там? У Безымянного, например, там находится маленькая камера, передающая изображение на его компьютер и на монитор сотрудника СВБ — если он покидает Цитадель. Камера функционирует на расстоянии пятидесяти километров от любой Цитадели или базы СП.
Почему-то это потрясло меня больше всего.
— Так, значит, о нас все известно? — растерянно спросил я.
Шульц с довольным видом кивнул.
— Имена, фамилии, адреса — все в соответствующих разделах справочника, который мы потихоньку ведем. Темного, к сожалению, там не хватает.
Поглядев на мое лицо, выражавшее всю гамму человеческих эмоций, Шульц смягчился.
— У меня категорический приказ Безымянного: никто из твоего отряда не должен пострадать. Конечно, их могут убить во время операции, но если кого-нибудь арестуют, то сразу же отпустят.
— Почему? — выдохнул я.
— Безымянный считает, что их арест или смерть могут очень негативно отразиться на твоем развитии.
— Не верю!
— Верить или не верить — личное дело каждого. Так, кстати, записано в Декларации прав человека. Но это именно так.
— Не могу себе представить, что мне придается такое значение.
— Тебе придается ровно столько же значения, сколько