Да видела я, как у тебя из-за обычного мячика поджилки затряслись, рассказывай мне, что ты не хотел, я поверю, ага. Просто сейчас ты зачем-то решил остаться, но вполне может быть, что ты передумаешь очень скоро. Едва только снова забренчит рояль…

Кстати, насчет рояля. Я очень хочу его увидеть. Вот до чего я люблю рояли, просто ужас! Как-то раз в Венеции я видела рояль абсолютно прозрачный, на вид стеклянный — он был сделан из какого-то особого толстого пластика и звучал почти как настоящий хороший рояль, просто выглядел стеклянным, это было необычно и красиво. Но, думаю, здешний рояль вряд ли будет таким.

Если он вообще здесь есть.

Гостиная оказалась огромной, с большим эркером и громадным камином. Я просто глазам своим не верю, до чего огромная комната, наверху ничего подобного нет, а тут — извольте видеть, настоящий бальный зал, с сияющим паркетом какого-то невероятно красивого дерева, образующего удивительный узор, позолоченная лепнина, панели из светлого дерева. Эта комната совершено неожиданная и по размерам несопоставима с верхним этажом и вообще с домом. Как такое могло получиться?

Над камином висит большой портрет — красивая женщина, совсем молодая, с белоснежной кожей, удивительными синими глазами и черными кудрями, небольшой чувственный рот ярко накрашен, длинная шея, высокая грудь видна в глубоком декольте синего парадного платья.

Того самого платья, что я видела в шкафу.

Портрет подписан — «Линда Ньюпорт, 1944 год», фамилия художника неразборчиво. Ага, значит, ей тут двадцать четыре года — просто как мне сейчас. Хороший портрет, и глаза как живые.

За моей спиной приглушенно охнул мой спутник, о котором я успела позабыть. Я обернулась к нему, он в ужасе уставился на меня. Не понимаю, с чего такие нервы, у меня что, внезапно выросли рога?

— Это же ты!

Он тычет пальцем в портрет, и я смотрю на него как на полоумного. Это портрет давно умершей тетки, которая вела жизнь неправедную, но продуктивную. У меня, в отличие от нее, в активах только гараж.

— Это голливудская актриса Линда Ньюпорт, ей фактически принадлежал и этот дом, и все здешнее барахло. Уймись, она померла в пятьдесят четвертом году — ну, считай, что почти сто лет назад. Говорят, ее отравили. Впрочем, нужно в Интернете посмотреть.

— Шестьдесят четыре.

— Что — шестьдесят четыре? — Более глупого диалога я представить себе не могу.

— Шестьдесят четыре года назад. — Он рассматривает портрет. — Жаль…

— Шестьдесят четыре и сто — это в данном случае фактически одно и то же, так что мне проще округлить. Чего тебе жаль, она к этому моменту умерла бы в любом случае, просто перед этим превратилась в старую ведьму, а так нет.

Если все это ей и правда покупали любовники, то я понимаю ту жену, которая отравила жадную бедняжку Линду, я бы тоже отравила тетку, которой мой муж таскает огромные бабки, вместо того чтобы нести их в семью, детям и законной супруге.

— Кстати, у тебя телефон с Интернетом? Потому что у меня с некоторых пор кнопочный.

Влад в ужасе смотрит на меня, но мне до его терзаний дела нет, потому что я все-таки обнаружила рояль — он красный, представляете, красный, лакированный, с золотыми вензелями по кромкам корпуса! Красный рояль — это реально круто, это не хуже, чем тот, стеклянный, и если он еще и играет, то я нахожусь именно там, где надо.

Отчего-то клавишные инструменты вызывают во мне восторженный трепет.

Крышка открылась легко, словно ее открывали не сто лет назад, а недавно. Клавиши из слоновой кости от времени слегка пожелтели, но это неважно, звук оказался мягким и приятным. Я тронула клавиши: рояль издал чистый элегантный звук, и я пробежалась пальцами по клавишам, извлекая из инструмента звуки «Песни колокольчиков».

Рояль настроен и готов к бою.

За роялем я заметила небольшую лестницу, которая спускается от полукруглой площадки в золоченых перилах, расположенной между полом и потолком как раз посредине. Интересно, что в глубине площадки видна дверь, а вот в комнате, которая, по идее, примыкает к этой площадке, двери не было, я это помню абсолютно точно.

— Идем, хватит катать истерику. Смотри, там еще одна дверь.

Я поднимаюсь по лестнице и, оказавшись на площадке, толкаю дверь. Здесь достаточно светло, под потолком окна, и в них проникает свет уставшего солнца. Небольшая комната непонятного назначения, здесь туалетный столик, диван и большое овальное трюмо, в котором можно увидеть себя от головы до кончика хвоста.

А дальше снова дверь.

Я толкаю ее и оказываюсь в комнате, которую так стремилась найти. Запах гардеробной я ни с чем не спутаю, даже если это гнездо покинуто сто лет назад.

Здесь два больших окна, в которые проникает вечерний свет, и я хочу найти, где зажигается электричество — не может быть, чтобы его тут не было. Но даже при таком свете я вижу ряды платьев, шубок, меховых накидок, коробки с обувью, шляпками, сумочки…

В общем, я умерла и попала в рай — неизвестно, за какие грехи.

Внизу снова играет рояль, но даже если сейчас по всей комнате примутся скакать мячики, призраки и вампиры вкупе с лепреконами, мне по барабану. Потому что слева длинная стойка с шубками — эти чехлы я не спутаю ни с чем на свете, и там… О господи! Палантин из соболей, ему тыща лет — но, боже ж мой, это сказка!

Я мигом сбрасываю всю одежду и тянусь к бархатному вечернему платью, его бретели и корсаж отделаны бриллиантами, это не стекло и не фианиты, блеск бриллиантов — это еще одна вещь, которую я ни с чем не спутаю, никакие стразы не обманут. И чулки. Блин! Настоящие нейлоновые чулки, со стрелкой, в нетронутой оригинальной упаковке, новые! Я могу не просто посмотреть на них, но и надеть!

— Эй!

О господи, этот болван еще здесь!

— Чего тебе?

— Я это… Ну, я же здесь.

— И что?

Как будто мне есть дело до того, что он здесь, если одновременно с ним здесь куча нарядов и аксессуаров, равных которым я не видела! Туфли тоже пришлись впору, чуть узковаты, но не критично. В зеркале я выгляжу очень даже ничего, нужно только волосы подобрать, тут как раз есть большой гребень, которым можно закрепить их наверху.

А теперь соболя.

Или вот эту шубку из серебристой норки, или… Нет, сначала соболя.

— Зашибись!

Ну, если это все, что может выдавить из себя субъект, принадлежащий к современному поколению особей мужского пола, то вы понимаете, почему я не замужем… Хотя в свои двадцать четыре я считаю, что мне замуж рано.

— Не совсем.

Отсек с сумочками вызывает у меня множественный оргазм. Золотистая плоская сумочка на длинной крепкой цепочке, украшенной монограммой из золота, является эталоном всех вечерних сумочек. Теперь бы тонкий бриллиантовый браслет на запястье и в том же стиле колье — и можно хоть на вечеринку в Голливуд, хоть на посиделки к мистеру Капоне.