Поперлась, дура, чтобы Бизяева ущучить.

За самоотверженность всегда приходится расплачиваться по полной, да еще вместо «спасибо» пенделя схлопочешь. Хотя… «Самоотверженность»… Слово-то какое… Если ты сам себя отвергаешь, то почему другим возбраняется тебя пнуть?

Отправив шефу нецензурную – ему понравится! – эсэмэску, которая в переводе на пристойный язык извещала, что из-за пробки вовремя ей никак не добраться, Анжела ищет щелку, чтобы развернуться… Может, и успела бы на вечеринку «афтерпати», но это как-то западло. Сколько раз высмеивала в своих колонках рублевских ундин, которым мозгов не хватает высидеть непопсовый концерт, артхаусный фильм, оперу, поэтому появляются они только на «афтерпати». Так что самой без особой нужды лучше не подставляться – всегда найдутся те, кто ткнет пальцем. В номер статья не запланирована, а если вдруг понадобится отчет, то со слов шефа напишу…

На обратную дорогу уходит еще два часа… Жаль, конечно, возвращаться домой, никому не продемонстрировав неслабый прикид и удачно обработанную Адой голову… Заехать, что ли, в «Пушкин» или в «Мост», пожрать хоть как следует… Нет, лучше уж устрою разгрузочный вечер, тем более что брючки, которые не стретч, стали туговаты: жмет, когда сидишь за рулем. Неудобно. Да и стоит сейчас засветиться в каком-нибудь людном месте, как кумушки тут же засудачат: звезда Анжелы Ацуп закатывается, раз не позвали ее на хит сегодняшнего дня. И на это можно наплевать, но зачем?

А, наваляю в ЖЖ, как красная дорожка уплыла из-под носа из-за того, что в очередной раз попала под раздачу. Высокопоставленные уроды перекрыли дорогу! Беспредел!

В это же самое время Глеб так быстро, как только может, шагает по безлюдной улице Красных Зорь в сторону прокуратуры. Симпотная дорога! Широкая, не сжатая домами. Еще бы – запад Москвы, район, во всех смыслах самый близкий к цивилизованной Европе. Железную дорогу, что справа от проезжей части, не слышно и не видно – она спрятана за гаражами и добротными заборами, изолирующими звук. Не то что в промзонах, беззастенчиво раскинувшихся в противоположной, восточной части города. Жил с матерью возле такой обширной помойки. Без зазрения совести там вывалены наружу вонючие заводские потроха, гудят и скрежещут паровозы… Здесь же – прибрано и просторно. Слева от тротуара – два ряда ясеней, опушенных пучковидными метелками и крохотными, только нарождающимися липкими листочками. За природной изгородью кайфуют кирпичные и блочные дома небольшой этажности. До них, видимо, не долетает шум от машин.

Так и тянет побежать, чтобы сбросить напряжение, но лучше не привлекать к себе внимание даже редких прохожих.

Глеб торопится: нужно успеть показаться на службе до конца рабочего дня и во что бы то ни стало засветиться перед начальником. Татарник пытался дернуть сегодня в самый неподходящий момент. Ну ни секунды не было, чтоб ответить. Так что неизвестно, ради чего полковник вызывал на связь. Рядовой разнос или действительно по делу? Скорее всего, обычная проверка. Муштрует подчиненных как заведенный, в этом видит свое производственное предназначение. Как будто именно порядок и дисциплина – цель его деятельности. Персонажный советский чиновник.

Мысль цепляется за шефа и вольготно на нем располагается, двигаясь в такт быстрому шагу. Тем более что свое все обдумано, и мусолить дальше нет никакого смысла.

Сколько бы бумаг ни приносили этому самодержцу на подпись или для ознакомления, к концу рабочего дня на его многоуважаемом дубовом столе никакого сора – только три телефонных аппарата, старомодная лампа под зеленым абажуром и хрустальный стакан с остро отточенными разноцветными карандашами для размашистых подробных резолюций. Но мог бы слова не тратить, достаточно значка для неграмотных – простенького крестика или галочки, и так все знают, что красным шеф стопорит дело, желтым отсрочивает, а редко употребляемым зеленым разрешает продолжать в том же духе. Общедоступная символика светофора. Вроде даже остроумно, но, оказалось, и это не сам он придумал, а слямзил. Случайно обнаружилось, когда еще с Викой жили и вместе смотрели по телику совковую кинокомедию – там водевильный главбух использовал те же три цвета. Зеленый – «дать!», желтый – «придержать!», красный – «отказать!».

Ни черта не смыслит шеф в неформальной, интимной стороне работы, от непредсказуемых поворотов не в кайф приходит, а в бешенство. Но наверху его ценят. Отчеты составляет отлично, статистику не портит, ладит с вышестоящими…

В лице меняется старший советник юстиции, когда на той стороне провода возникает какой-нибудь государственный советник юстиции. Прямо по Гоголю: если третьего класса, на чин его выше – то использует приятельски заискивающий тон, второму классу льстит и беспрекословно подчиняется, а с первым говорит только наедине, без подчиненных – вскакивает с кресла и выгоняет всех из кабинета даже в разгар самой продуктивной летучки, когда вот-вот – и коллективный разум нащупает правильное решение.

Критиканство греет душу, но, увы, и расхолаживает. Нет-нет, лучше пошагово перепроверить, все ли сам сделал правильно… Пока ошибки можно исправить…

Во время ходьбы по освоенной местности мысль работает лучше. За рулем такой свободы нет – полностью зависишь от соучастников движения. К тому же труднее сохранить любимую инкогнитость. Авто проще выследить, чем человека, умеющего быть незаметным: теперь в Москве, как в кино, понатыкали камер, да и народ у нас внимательный – какая-нибудь кумушка непременно настучит, что во двор въезжала незнакомая машина. Насмотревшись сериалов, они теперь запоминают не только цвет, но и в марках разбираются, а некоторые, особо продвинутые, с биноклем разглядывают номера и записывают в специальную тетрадку. Есть в России самодеятельные Пуаро и мисс Марпл.

Чтобы лучше понимать добровольных стукачей, Глеб как-то пару дней по несколько часов посидел у окна, попивая пивко. Наблюдал за домом напротив. Башню недавно заселили. Года полтора строили тридцатисемиэтажную махину, которая заслонила от него и более активных, чем он, соседей вид на Москву, белого света лишила… Жильцы собирали подписи против стройки, пикеты выставляли, когда вырытый котлован стал похож на черную дыру, в которую, казалось, вот-вот ухнет их скромная семнадцатиэтажка. Тетка с пятого этажа под бульдозер полезла, но толку-то… Увезли ее по «скорой» и продолжили свое нечистое дело. Глеб не участвовал в возне рядовых граждан: по своим каналам узнал, что компания-застройщик аффилирована с мэрским родственником, а против лома…

Серые цементные блоки, похожие на те, из каких сложен и Глебов дом, быстренько поставили один на другой, облицевали для форсу бежевыми и светло-коричневыми кирпичами, цветники разбили, при въезде во двор поставили будку с охранниками и наверху, в пентхаусе, поселили выскочку-телеведущую – вот и элитное жилье готово. Вблизи выглядит очень и очень цивильно, но издалека, если взглянуть от Храма Рождества Богородицы, дом кажется нелепым: будто кубиков не хватило для того, чтобы все части были одной высоты. Словно набирали на постройку из разных комплектов… В детстве Глеб тоже никак не мог соорудить широкую высотную башню – столбики складывал неровно, и последние кубики в каком-нибудь отсеке грозили обрушить все хрупкое сооружение. По слухам, в высотке напротив тоже были перекосы, но, видимо, устранимые, раз жилье расхватали. Всего на одном окне висит белая афиша с красным сигналом: «продается».