Любой позавидовал бы тому, для кого она предназначена. Но Вольга, стоя напротив младшей дочери Домагостя в ожидании, когда она подаст ему медовый рог, не испытывал ничего, кроме мучительного сожаления, застарелой привычной боли, глухой и неотвязной. Дева всем взяла: и очами, и речами, как говорится, но — не та! И даже не похожа на ту, что позволило бы тешиться обманом. Он подумывал порой, а не взять ли за себя Яромилу Домагостевну, но понимал: нет, она слишком умна, она знает, что он будет любить в ней лишь сходство с Дивляной, и слишком горда, чтобы согласиться жить отсветами чужой любви. А младшая сестра в его глазах и сейчас еще была девчонкой — просто Велеськой, которая, как это свойственно младшим сестрам и братьям, вечно путается под ногами. Ее место было лишь на скамье рядом с невестой, когда десяток девок, девчонок и даже бабок рассядутся, набросив рушники на головы и пряча под ним лица, и ему, жениху, ликующие полупьяные братья предложат выбрать: которую берешь? Он бы не ошибся. Он и сейчас знал, с кем его навек связала золотой нитью сама Лада. Но, зная об этом, с открытыми глазами был вынужден брать за себя другую. Три года назад, когда его неудавшееся бегство с Дивляной грозило всерьез рассорить Ладогу и Плесков, Домагость ради примирения предложил взамен свою младшую дочь. И князь Судислав согласился, чтобы потом не болтали: у Судиславича-де невесту из-под носа увели, в глаза плюнули, а он только утерся. Для людей что Дивомила, что Велемила — одно и то же. Ради чести рода и он должен делать вид, что ему и эта не хуже той. Но знал — это неправда.

Еще пока молодухи пели, Велемила двинулась вперед мелкой плавной лебединой поступью, приблизилась, с поклоном подала Вольге рог. Он принял, поклонился, отпил немного, потом нагнулся и поцеловал ее. Она, хоть и помнила, что на нее смотрят все роды и племена, не сдержалась и слегка отвернула лицо, так что его губы и щекочущие усы скользнули по щеке. Приняв рог обратно, она опять поклонилась и отошла.

К счастью, пока от нее больше ничего не требовалось. К Вольге подошли Домагость, Святобор, Ранята, Хотонег, Вологор, все по очереди обнимали его, приветствовали, потом повели за стол, усадили на одно из лучших мест. Будучи годами моложе почти всех в этой избе и принадлежа пока к кругу неженатых парней, он, однако, своим родом и положением был настолько выше многих, что эти мелочи становились несущественны. Отец целого племени не может сидеть ниже тех, кто зовется отцом всего-то навсего десятка сыновей и внуков! А борода — дело наживное, отрастет со временем! И Вольга вовсе не чувствовал себя не на месте, он был оживлен, приветлив, весел. Этому его учили с детства, а чему не успели научить, он научился сам. Из женской избы прибежала его сестра Любозвана, Вышеславова сноха, с воплем бросилась на шею любимому меньшому брату. Принесли маленького Гостивита, чтобы плесковский князь мог вручить ему и родителям подарки: сорочок куниц, сорочок бобров, Остроладе — три красивых черных кувшина искусной заморской работы, с узорами, выложенными из кусочков белого олова. Хрёрек сказал, что они из Фризии, и даже смахнул полупьяную слезу, вспомнив места юности, которые считал своей родиной за неимением другой. Стоял гвалт, крики, песни, прославления и приветствия. Одна Велемила, ни в чем этом не участвуя, забилась в угол, все еще держа в руках проклятый рог и в досаде кусая губы. Ей хотелось расплакаться, убежать, но как тут убежишь, когда ступить некуда! Да и не отпустят ее. Лучше переждать тут, пока никто на нее не смотрит, и постараться взять себя в руки.

Любая девушка умерла бы на месте от счастья, дай ей Лада и Макошь такого жениха, но у Велемилы это счастье отдавало полынной горечью. Плесковского князя Вольгу Судиславича она получила в женихи по наследству. Больше трех лет назад, когда ей шел только тринадцатый год и она еще не думала ни о чем таком. То есть, конечно, думала, как любая девчонка, наконец получившая девичью тканку и ставшая «невестой». При ее красоте, бойкости и знатном роде она могла выбирать из лучших женихов, но выбрали за нее. Даже не выбрали — ее предложили плесковскому роду во искупление обиды, и именно так, как выкуп ради чести, ее приняли. Поначалу она радовалась. В двенадцать лет стать невестой, да не кого-нибудь, а княжича, любой приятно. Она радовалась, что ей достался жених старшей сестры, как радовалась, дура малолетняя, когда Яромила или Дивляна дарили ей свои рубахи, — в них она сама себе казалась взрослее, красивее и умнее. Тогда она мало что понимала из происходящего. И только со временем, постепенно взрослея, начала осознавать, как сильно, должно быть, Дивляна любила Вольгу, если решилась ради него на немыслимое дело — побег из дома. И как Вольга любил ее, если отважился похитить деву такого рода, невесту киевского князя, не побоялся ни мести ладожан и киевлян, ни гнева собственного отца. И это золотое варяжское кольцо, которое он неизменно носит, — ее, Дивляны, кольцо. Блеск перстня на его руке, которой он приглаживал усы, колол Велемиле глаза, заново напоминал, что она для Вольги — не желанная невеста, а лишь замена, кое-как пригодная. О чуры, да чему она радовалась! Лишь только этим летом еще радовалась, что у нее такой жених и что она сделается плесковской княгиней! Думала, дура, как приятно, что Дивляна станет в своем Киеве ей завидовать! Да уж, станет. А она, Велемила, всю жизнь будет завидовать старшей сестре, потому что ее, Дивляну, Вольга до сих пор любит. Даже на Яромилу он смотрит с большей теплотой, потому что тонкими чертами лица, изящно изогнутыми бровями и червонным золотом волос она напоминает ему Дивляну. И только сейчас Велемила со всей ясностью осознала, что полученное по наследству счастье ее счастливой не сделает. Что-то вдруг изменилось, что-то вдруг раскрыло ей глаза…

Стеня! Она вспомнила того, с кем недавно рассталась, и в груди защемило, горячие слезы наполнили глаза. Почему-то при мысли о нем ей впервые стало больно — а ведь раньше было только весело. Племянник Вестмара Лиса ей нравился. Он не из тех, кто поражает и проникает в сердце с первого взгляда, но чем лучше она его узнавала, тем больше к нему привязывалась. И собой он приятен, и дружелюбен, и умен, и много повидал, несмотря на молодые годы. Рядом с ним было спокойно и надежно. А еще она знала, что его чувство к ней — совсем не то, что у остальных, кто уже года три выбирал ее на весенних гуляниях и зимних игрищах. Для него не существовало ни Дивляны, ни Яромилы, он их не знал и знать не хотел. Для него она была единственной, кого он вообще замечал, и это надолго. Наверное, навсегда. Для Вольги она была чужой, а для Стени — своей, истинной суженой. Его томление захватывало ее и рождало ответный жар, ее тянуло к нему все сильнее. Теперь ей стало ясно, что только это, а не власть, почет и людская зависть, могут дать настоящее счастье. Но только… что это меняет?

К приходу Вольги все гости уже были довольно-таки пьяны, а его появление дало лишний повод пустить по кругу серебряную братину. Здравицы становились все более многословными и бессвязными, шум все громче. Кое-кто уже спал лицом на столе, дед Путеня вздумал буянить, но зять и сын, сами пошатываясь, нахлобучили на старейшину шапку, закутали в нарядный, крытый цветной шерстью кожух и потащили под руки домой спать.

Хмель ты хмелевик, веселой старик!

— распевали не в лад Остробор и Родослав, младший брат Вышеслава.