может быть мотивом, побудившим сознание объяснять комплексы как результат собственной деятельности. Комплексы кажутся настолько тривиальными, настолько смехотворными и «ничтожными», что мы явно их стыдимся и делаем все возможное, чтобы их скрыть. Но будь они на самом деле «ничем», то не доставляли бы столько боли. Болезненное есть то, что причиняет боль, нечто чрезвычайно неприятное и по этой причине само по себе важное и заслуживающее серьезного к себе отношения. Но мы всегда готовы счесть что-либо неприятное нереальным – насколько нам это удается. Невроз сигнализирует о том, что наступил миг, когда уже невозможно обойтись примитивными магическими средствами наподобие апотропеических жестов и эвфемизмов. С этого мгновения комплекс утверждается на поверхности сознания; его больше нельзя обойти, и он шаг за шагом продолжает ассимилировать эго-сознание, в точности так, как раньше эго-сознание пыталось ассимилировать сам комплекс. Это в конечном счете приводит к невротическому расщеплению личности.

[208] Подобное развитие раскрывает изначальную силу комплекса, которая, как я уже говорил, иногда превосходит даже силу эго-комплекса. Только тогда человек понимает, что эго имело все основания практиковаться в магии имен на комплексах, ибо становится ясно, что источник моих страхов есть нечто зловещее, грозящее меня поглотить. Среди тех, кого принято причислять к нормальным, многие обладают «скелетами в шкафу», о существовании которых нельзя упоминать в их присутствии под угрозой смерти, ибо столь велик их страх перед таящимися призраками. Все те, кто до сих пор находится на этапе отрицания своих комплексов как нереальных, используют всякое упоминание о неврозе как доказательство существования особого типа «понурых и унылых» личностей, к числу которых они сами, разумеется, не принадлежат. Как будто заболеть – это привилегия, доступная только больным!

[209] Склонность трактовать комплексы как нереальные через ассимиляцию не доказывает их ничтожности – напротив, свидетельствует об их важности. Это неизбежное признание того инстинктивного страха, который первобытный человек испытывает перед незримыми существами, крадущимися во тьме. У первобытных народов этот страх действительно проявляется с наступлением темноты, а в нашем случае комплексы как бы пропадают днем, зато по ночам галдят наперебой, прогоняя сон или насылая скверные сновидения. Комплексы суть объекты внутреннего опыта, которых не встретишь на улице или в людных местах. От них зависят радости и горести личной жизни, они – это лары и пенаты[162], ожидающие нас у очага, существа, чье миролюбие опасно переоценивать; они – «малый народец» (gentle folk)[163], проделки которого тревожат нас ночами. Конечно, пока беды обрушиваются лишь на наших соседей, нас это мало заботит, но когда несчастье падает на нас, нужно быть психиатром, чтобы оценить, насколько сильная угроза исходит от комплекса. Только если вам довелось увидеть целые семьи, разрушенные комплексами морально и физически, только если довелось познать беспримерную трагедию и безысходное отчаяние, шествующие за ними по пятам, вы способны ощутить всю суровую реальность комплексов. Тогда вы понимаете, сколь безответственно и ненаучно думать, будто личность в состоянии «вообразить» комплекс. Если обратиться к медицинским сравнениям, можно уподобить комплексы инфекционным заболеваниям или злокачественным опухолям, которые также развиваются без малейшего участия сознательного разума. Это сравнение нельзя признать полностью удовлетворительным, потому что комплексы не злокозненны по своей природе; они суть характерные выражения психического, безотносительно того, о дифференцированной или примитивной психике мы говорим. Потому мы безошибочно находим их следы у всех народов и во все эпохи. О них упоминают древнейшие литературные памятники: в эпосе о Гильгамеше мастерски описана психология комплекса власти, а Книга Товита в Ветхом Завете излагает историю эротического комплекса и способ его лечения.

[210] Всеобщая вера в духов представляет собой прямое выражение комплексной структуры бессознательного. Комплексы поистине являются живыми единицами бессознательной психики, лишь благодаря им мы узнаем о существовании и устройстве бессознательного. Согласно психологии Вундта, бессознательное могло оказаться всего-навсего рудиментом смутных или «скрытых» представлений, или «кромкой сознания», цитируя Уильяма Джеймса[164], когда бы не реальность комплексов. Вот почему Фрейд считается первооткрывателем бессознательного психического – он тщательно исследовал темные места психики человека, не отмахнулся от них как от – если употребить уничижительный пессимизм – неких «парапраксий»[165]. Впрочем, Via regia[166] к бессознательному пролегает не через сновидения, как он полагал, а через комплексы, которые выступают зодчими сновидений и симптомов. Да и сама эта дорога не слишком «царская», ведь путь, намечаемый комплексами, больше похож на сильно заросшую и извилистую тропу, которая часто теряется в подлеске и ведет не столько в сердце бессознательного, сколько мимо него.

[211] Страх перед комплексами – дурной признак, поскольку он побуждает отворачиваться от бессознательного и снова вставать лицом к сознанию. Комплексы настолько неприятны, что никто в здравом уме не согласится признать, будто поддерживающая их сила мотива может предвосхищать нечто положительное. Сознательный разум непоколебимо уверен в том, что комплексы являются чем-то непристойным, чем-то, от чего следует тем или иным способом избавляться. Несмотря на обилие неопровержимых доказательств того, что все типы комплексов существовали всегда и повсюду, люди не могут заставить себя видеть в них естественные проявления жизни. Страх перед комплексами есть укоренившееся предубеждение, отголосок суеверного опасения по поводу всего неблагоприятного и неподвластного нашему хваленому просвещению. Этот страх провоцирует яростное сопротивление изучению комплексов, и требуется изрядная решительность, чтобы его преодолеть.

[212] Страх и сопротивление – вот придорожные знаки на царской дороге к бессознательному, и совершенно очевидно, что исходно они обозначали предвзятое мнение о том, на что указывают. Вполне естественно выводить из чувства страха умозаключение о грозящей опасности, а из желания сопротивляться – наличие чего-то такого, что вызывает сопротивление. Так поступают пациенты, так поступает широкая публика, и так, в конце концов, поступает аналитик, вследствие чего первой медицинской теорией бессознательного оказалась, по сути, теория вытеснения, разработанная Фрейдом. Делая апостериорные выводы на основании природы комплексов, данная теория естественным образом предполагает, что бессознательное есть нечто, составленное исключительно из несовместимых с сознанием элементов, вытесненных по причине их аморальности. Ничто не может служить более убедительным доказательством того, что основоположник этой теории следовал чисто эмпирическим путем и ни в малейшей степени не был подвержен влиянию философских рассуждений. Разговоры о бессознательном начались задолго до Фрейда. В философии эту идею первым изложил Лейбниц[167]; Кант и Шеллинг также высказывали мнение по данному поводу, а Карус[168] построил целую систему, на основе которой фон Гартман сочинил увесистую «Философию бессознательного». Но первая медико-психологическая теория бессознательного имела столь же мало общего с указанными предшественницами, как и с идеями Ницше.

[213] Теория Фрейда есть искреннее изложение практического опыта, накопленного им в период изучения комплексов. Но, поскольку такое исследование всегда