– М-да. Бахрушина и Сорокин наконец осознали, что любят друг друга. И ста лет не прошло.

– Вроде того.

– Почему, почему у вас все так сложилось?! От вашей любви чуть школу не сносило! Все понимали, кроме вас…

– Что, так заметно было?

– Да от вас же искры летели! Неужели за столько лет не перегорело?

– Выходит, нет.

– И что вы решили? Он разведется?

– Я не знаю! Как он разведется? Сына бросит?

– Ну, почему бросит… Разводятся же люди!

– Это ужасно! И так невозможно… Поэтому лучше… мне уехать.

– Да, замечательное решение. А ты не думаешь, что у них счастья все равно не будет? Если он тебя любит? А он тебя действительно любит?

– Не знаю…

И Ольга заплакала.

– Не плачь, не плачь! Ты не решай с бухты-барахты. Мальчику и так плохо будет, и так нехорошо. Все-таки развестись, на мой взгляд, было бы честнее.

– Как вы не понимаете?! Я же не могу настаивать на этом! Они же ни в чем не виноваты! Я и так себя чувствую… последней сволочью…

– Зато ты будешь счастливой сволочью, а не несчастной. И Сорокин твой счастлив будет, а мальчик… Это в ваших силах, так все устроить, чтобы мальчик не пострадал. Давай ты не будешь пороть горячку и доработаешь до лета? Оля? Ну, где я возьму сейчас, посреди года, новую учительницу?

– Я не знаю…

Ольга приходила домой и ложилась, свернувшись калачиком, – не думала ни о чем, просто вспоминала, как они жили с Андреем. Детство она старалась не трогать: найти воспоминания, в которых не было бы Сорокина, не получалось. Из памяти вылезала то история про волка, которым она долго донимала маленького Сашеньку, то поездка в зоопарк, закончившаяся тем, что Сашка испугался не вовремя закричавшего павлина, а Лялю, доверчиво протянувшую руку лошадке, укусил за ладонь старый пони, на котором катали детей по кругу. Или происшествие с воздушными шариками…

Инна привезла из Москвы два воздушных шарика – синий и оранжевый, никогда потом Лялька не видела шарика такого яркого апельсинового цвета. И Сашка тут же упустил свой – тот бодро взлетел и быстро исчез из виду, растворившись в синеве летнего неба. Сашка заревел, но Лялька толкнула его в бок:

– Смотри! – Она отпустила оранжевый шар. – Смотри, как здорово полетел! Он сейчас догонит твой, и они вместе полетят в дальние страны! Вместе – не страшно!

Они долго таращились в небо, задрав головы, а потом сидели на веранде и, болтая ногами, ели из кружечек ленинградское мороженое, тоже привезенное Тити€ной. Мороженое подтаяло, но все равно было вкусным, и тоненькие пластиночки шоколада были как коричневые льдинки в белом молочном море. А Инна смотрела на дочь с нежной печалью, предчувствуя, сколько раз придется той отпускать на волю ветра свой воздушный шарик…

Ольга пыталась как-то разобрать вещи, решая, что стоит взять с собой, а что выбросить, но хотелось забрать все – как она будет жить вот без этого стеклянного графина с потерянной пробкой? Или без любимой диванной подушки с выцветшей вышивкой крестиком? Без книг, которые собирали десятилетиями? Без старых детских игрушек, которые до сих пор жили на втором этаже, заботливо рассаженные на полках? Надо было либо забирать с собой все, либо не брать вообще ничего. Ольга медлила и медлила, рассеянно бродила по дому, прощалась и просила прощения у каждой комнаты и веранды, у каждого кресла и шкафа, у каждого бабушкиного платья в шкафу и у каждой книги на полке. Но к концу апреля ей стало окончательно ясно, что ждать больше нечего. Надо торопиться. И теперь по вечерам в дальнем углу сада горел костер, на котором она сжигала свое прошлое. А девятого мая, на кладбище, Ольга случайно встретила Татьяну Сорокину. Поговорили о том о сем, потом Ольга вспомнила:

– Ой, я же не поздравила! Дядя Гриша вернулся, правда?

И тут же опомнилась – рассказал-то ей об этом Сашка! Господи, сейчас тетя Таня догадается обо всем! Но та не догадалась, а покраснела и смутилась:

– Вернулся! Представляешь, мы заявление подали, старые дураки! Второй раз жениться собираемся…

– Ну почему же дураки-то! Что вы! Это так замечательно! Я ужасно рада!

– Спасибо тебе, а то Сашка как-то странно реагирует. Правда, ему сейчас не до нас…

И, нахмурясь, взглянула на Ольгу так пристально, что той стало зябко – догадалась! А Татьяна вдруг обняла ее крепко-крепко, и Ольга совсем испугалась.

– Ляль, я до сих пор не знаю: правильно поступила или нет, когда Гришу выгнала. Он уходить-то не хотел, в ногах валялся, клялся, что любит, что бес попутал. А я подумала: один раз предал и еще предаст… Может, простить надо было? Может, тогда и Сашка другим бы вырос…

Ольга ничего не понимала, а Татьяна погладила ее по щеке и спросила, глядя прямо в глаза:

– Он сказал тебе, что Тамара беременна?

Ольга смотрела на нее, окаменев.

– Не сказал, вижу.

– Когда ей… рожать? – выговорила Лялька через силу, не чувствуя под собою ног.

– В начале сентября. Она так давно хотела второго ребенка… Ляля! Ах ты, господи…

Ольга долго сидела на скамеечке у семейной могилы, пережидая противную слабость – не завалиться бы в обморок при тете Тане! Она смотрела на мраморную стелу с фотографиями, с которой на нее глядели дед с бабкой, мама и Андрей Евгеньевич, и просила у них прощения за то, что собралась совершить. Ночью, плача от безысходности, она с еще большей страстью ненавидела, ненавидела, ненавидела Сорокина за то, что он заставляет ее делать: она с мясом и кровью отрывала себя от себя самой, прежней.

От прошлого.

От дома, построенного прадедом.

От сада, посаженного бабушкой.

От скамейки в саду, где они любили сидеть с Андреем Евгеньевичем, от любимого маминого жасмина, от заката над соснами, от ближнего пруда, из которого по весне вылезало великое множество крошечных лягушат…

И в который однажды свалился маленький Сашка: он долго уговаривал Ляльку поплыть с ним вместе на широкой доске в дальние страны, но умная Лялька не захотела, тогда он решил один – доска тут же перевернулась, он свалился в ледяную весеннюю воду, вылез и с ревом побежал домой:

– Это ты во всем виновата! Это ты!

А кто же еще…

Это я виновата во всем.

Это я.

Первоклассников распустили по домам через неделю после майских праздников, и на родительском собрании, которое проводила директриса, объявили, что в следующем учебном году будет новая учительница, потому что Ольга Сергеевна, к всеобщему великому сожалению, вынуждена покинуть школу – по семейным обстоятельствам. Татьяна Сорокина, ходившая теперь на собрания, только вздохнула, услышав это.

Сашка узнал совершенно случайно: столкнулся около мусорных баков с дамой, проходившей под условным названием «ребенкиной мамы» – она жила в соседнем доме и ее сын учился в одном классе с Тимошей. Своего мальчика она иначе чем ребенком не называла, и его даже дразнили так в школе. Ребенкина мама – толстая и громогласная – спросила у Сашки, воинственно наступая на него мощным бюстом: