Сказанное стало редким, но единственным основанием, обеспечивающим возможности любых заданных магических действий. Магический круг («Ничто не следует предпринимать без круга») имел как астрологическое (подобно зодиаку), так и пифагорейское значение (в виде геометрического символа десяти).

Вместе со своими возможностями крест предшествовал христианству. Число 7 считалось не только дьявольским, оно обладало возможностями пифагорейцев, принадлежало к тому же к категории нечетных чисел, которые всегда поддерживались более мощно, чем четные. «Пожилая няня» из «Королевы фей» знала, что Нечетное число для этого дела подходит больше всего.

Бесспорно, мирянин воспринимал все астрологические числа как магические. Автор Les Faits merveilleux de Vergnle («Лучшие подвиги Вергилия»), возможно, позиционировал себя совершенно таинственным, когда заставлял своего героя создать дворец с четырьмя углами, внутри которых можно было услышать то, что произносилось в четырех кварталах Рима.

Другой замок в Риме имел ворота, изготовленные из 24 железных листов, выкованных 12 кузнецами. Когда волшебник состарился, он велел своим людям убить его, разрубить на мелкие кусочки, голову на четыре части, солить все в бочке в течение девяти дней, после чего он воскреснет молодым.

Действительно, самыми «могущественными» числами в магии, похоже, считались 3, 4, 5, 7 и 9. В «Черной книге Соломона» магический круг в диаметре составлял девять футов, внутри их полагалось нарисовать четыре пентаграммы. Агриппа также предположил фигуру креста, потому что «он имеет особые соответствия с самыми могущественными числами 5, 7 и 9» и «также является самой богатой фигурой из всех, содержащей 4 прямых угла».

Агриппа Неттесгеймский в XVI веке испытал влияние Каббалы, однако, как следует из сказанного, сходится со средневековыми магами во мнении о могущественных числах, бывших старше, чем любая Каббала или средневековая магия.

Каждое из чисел, отмеченных нами, использовалось в восточных, гностических, христианских, астрологических или пифагорейских определениях. Состоящее из четырех частей использовалось частично ради его астрологического значения, частично из-за пифагорейской «правильности» и частично потому, что таким образом осуществлялась невыразимая таинственность Тетраграмматона.

Число 9, состоящее только из всесильного 3, несло в себе множество признаков. Его античность восходит к великой египетской Эннеаде, напоминающей, с точки зрения пифагорейцев, «Эннеаду» Плотина, заслуживает благорасположение тройной триады ангелов и одновременно заручается поддержкой дьявола, предположительно представленного в Ветхом Завете правителем Огом, бывшим высотой девять кубитов.

Вместе с введением арабских чисел к числу добавилось математическое качество честности. Как и саламандра, оно меняло форму, однако, часто удваиваясь, всегда восстанавливалось.

Именно от уникального поведения этого целого зависело «правило девяти». «Число, делящееся на 9, сохранит аналогичное напоминание, как сумма его длины, поделенная на 9». Правило, известное как «вызывание девяток» ради проверки точности умножения, основывалось на данном качестве. Оно трактовалось следующим образом: пусть два числа будут представлены 9 а + Ьи9 с + d них производным в виде 3, тогда получим

Р = 81 ас + 9 bc + 9 ad + bd.

Отсюда Р/9 имеет напоминание, идентичное bd/9, и, следовательно, является суммой меры длины Р, делясь на 9, дает тот же остаток, как и сумма меры длины bd, когда делится на 9. Если данная триада не является таковой, умножение будет произведено неточно. Практически же bud без труда обнаруживаются из суммы меры длины двух чисел, умноженных друг на друга.

Самым известным свидетельством неопровержимости этого превосходного символа служат слова трех ведьм в «Макбете»:

Магические свойства 5, возможно, в конечном счете восходят к персидской религии, где оно имело первостепенное значение. На Востоке связанные с крестом эмблемы воспринимались как «пятиконечные», пересечение перекладин образовывало пятую установленную точку, которую включала Ригведа, содержа отсылки на четыре направления и «там».

Соответственно, 5 превратилось на Востоке в священное число, точка зрения распространилась, скорее просочилась, далее на Запад, проявившись в магии, зороастризме, манихействе и других частях восточного учения. В Египте пять совершенных кругов стали символом для «Дневного света и великолепия».

Магическая сила 5 доказана у Плутарха в Ei at Delphi, где тот объяснял, что пять точек «Е» и есть факт, что эта буква пятая в египетском, финикийском, греческом и латинском алфавитах. Мнение, наряду с его позицией у Оракула, придавало числу 5 огромную власть над всем. Как и 9, благодаря своим достоинствам повторения при умножении, 5 оказывалось вечным числом.

Благодаря широте своих значений крест обычно использовался в магии как метафорическое обозначение числа, однако более точным символом оказалась «печать Соломона», пентаграмма, или пятиконечная звезда. Ее свойства точно совпадали с качествами фигуры 5, ибо, как и узел любовника, она бесконечна и тем соответствует «круглым» свойствам числа.

В отличие от креста пентаграмма, похоже, имела исключительно магическое значение. Ее появление на щите Говейна больше соотносится с магией Зеленого рыцаря, чем с приписываемой ему христианской и рыцарской коннотацией.

Признают, что фигура является печатью Соломона, однако скорее несет абстрактную истину, нежели свои традиционные магические силы. Она отражает веру Говейна в пять вещей, которые проявляются пятью способами. Говейн безупречен в своем благочестии, не отказывается от пяти пальцев, верует в пять ран и пять радостей Девственницы, его находят в пяти добродетелях.

Похоже, поэт намеренно накопил множество христианских пентаграмм, чтобы точнее соответствовать мифологическим признакам христианского героя. Если автор в основном заинтересован в подобных моральных и духовных пентаграммах, у него имелись основания не выбирать другую, более подходящую пятиконечную эмблему — крест, не столь значимый магический символ.

Стоит отметить, что христианские качества добавлялись для укрепления возможности пентаграммы, поскольку первоначальное значение этого даже не предполагало. Никоим образом из этого не следует, что Говейн являет иной пример христианизации светского мифа. Следовательно, первоначальная история более сходна с мотивом борьбы двух чародеев, нежели с историей о христианском рыцаре.