схема опирается на внеположенную ей более широкую интеллектуальную (духовную) основу, систему, с которой вступает в сложные отношения отталкивания-притяжения. Античная философия опиралась как положительно и отрицательно (опираться можно только на то, что сопротивляется) на мифологию; средневековая схоластика – на христианство, европейская наука XIX–XX вв. – на (универсалистскую) идеологию, будь то либерализм или марксизм. Марксова теория капитализма была элементом некой идеологии – идеологии освобождения, и именно это, помимо прочего, придавало ей силу, делало ее не только социальной теорией, но и социальной философией, социальной мыслью. Новая эпоха требует не только нового рационального (хотя и постнаучного) знания о мире и человеке, знания, формирующегося вокруг и по поводу иных объектов, чем «рынок», «гражданское общество» и т. п., но и некой идейной (хотя и постидеологической) системы, которая придает социальный смысл новому рациональному знанию о мире. Социальный смысл теории Маркса придавала идея освобождения масс от эксплуатации и угнетения. Ныне это едва ли сработает. Эпоха массового общества подошла к концу, что же касается эксплуатации, то, думаю, правы те, кто полагает: в XXI в. основным будет противоречие не столько между эксплуататорами и эксплуатируемыми, сколько между этими последними вместе – с одной стороны, и остальной, ненужной частью населения, с другой. Энтээровская наукоемкая система производства, как уже говорилось, не требует массового эксплуатируемого класса, а потому бороться будут скорее не против эксплуатации (хотя в каких-то сегментах социума и эта борьба сохранится), а за право быть эксплуатируемыми, впущенными в «социальное время», не быть подвергнутыми депривации.

Для «докапитализмов» было характерно главным образом угнетение, т. е. отчуждение воли; для капитализма – главным образом эксплуатация, т. е. отчуждение экономического продукта на основе покупки рабочей силы; поздний «закатный» капитализм и посткапитализм, по-видимому, выдвинут на первый план депривацию. В результате социальный смысл, питавший теорию Маркса, в значительной степени будет подорван и исчезнет. «Долой эксплуатацию!» – вполне может стать лозунгом верхов, перестраивающих капитализм в некапиталистическое, неэгалитарное и деприваторское общество. Ведь стал же в «перестроечном» СССР и «сразу-после-перестроечной» России лозунг «Долой коммунизм!» лозунгом бывшей коммунистической номенклатуры, решившей справить свой «паракапиталистический» пикничок на обочине капиталистической системы.

Таким образом, смысл «освобождения от эксплуатации» уходит. Остается ли смысл «освобождения» и если да, то чего?

Депривация означает отсечение от «общественного пирога» даже в виде эксплуатируемых (формы могут быть разнообразными: от невыплаты зарплат до оставления и забрасывания целых зон – от российского Крайнего Севера, до тех районов Южной Америки, которые навеяли Гарсиа Маркесу название «Сто лет одиночества») целых групп, стран, регионов. Неучастие в мировом или макрорегиональном социальном процессе, вытеснение из него, помимо прочего, ставит проблему смысла и как проблему идентичности. Недаром вытеснение России из мировых процессов в 1990-е годы привело к появлению заказа, в том числе официального, на «русскую идею»: кто мы? за что нас так? В известной степени заказ соответствует эпохе, в которой на смену универсализму и национализмам идут этноцивилизационные формы, – недаром робкие и простоватые умы пришли к выводу о «столкновении цивилизаций» и т. д. Внешне – похоже и даже красиво, но по сути слишком просто, чтобы быть правдой. Поэтому соответствие это на самом деле носит поверхностный характер.

Универсалистские идеологии ушли или уходят, «идеология освобождения» неадекватна обстоятельствам: людей целыми регионами выталкивают из зоны эксплуатации, они борются за нее (как в анекдоте: «Поднесите к выхлопной трубе, дайте подышать»). В такой социально новой ситуации, порождающей растерянность, этноцивилизационная идея (русская ли, китайская ли, исламская ли) оказывается чем-то единственно прочным во все более непрочном мире. Но за каждой из подобных идей лежит реальность вполне социальная – страх и растерянность тех, кого не берут в энтээровский «brave new world» XXI в., туда, «где чисто и светло», кому указывают: ваше место у «исторической параши» и будьте счастливы, если «вами» пользуются как местом складирования отходов, как «фоном» для туризма и живым мясом – либо для удовольствия, либо в виде органов для пересадки; возьми пять центов и ни в чем себе не отказывай.

Не сводя все именно к этому, поскольку реальная жизнь сложнее теоретических положений, можно сказать: нынешний этноцивилизационный бум, помимо прочего, есть первая постуниверсалистская и постидеологическая идейная реакция на социальный передел мира (геополитический передел, включая «войну за советское наследство», – это лишь его элемент), создающий угрозу депривации, а следовательно, физическому существованию целых групп, стран, регионов. Поскольку «идеологически» это преподносят в виде сулящей всем выгоду «глобализации», то ответ часто приобретает антиглобалистскую этноцивилизационную форму («русская идея», «исламские ценности» и т. п.).

Ныне одни группы утрачивают смысл существования и идентичность, поскольку их выталкивают из социального, из истории. Другие, наоборот, утрачивают эти качества, поскольку общество (потребления) реализовало их цели. Разным образом, по разным причинам, от голода и от сытости, но мир начала XXI в. – это мир, в значительной степени лишившийся смысла. Пока попытки обрести новый смысл – 1968, 1989 гг. – оказались не состоятельными и провалились. Думаю, что помимо прочего в XXI в. окажутся «на коне» и «со щитом» те, кто сможет найти и предложить новый смысл, новую идейную систему (точнее, идейные системы), в основе которой (которых), какой бы ни была ее (их) форма, должна лежать социальная идея, отражающая основные противоречия эпохи и несущая в себе ответ на то, как их устранить или хотя бы смягчить. Или снять. В социальных конфликтах XXI в. победит тот, кто сформулирует новую социальную идею.

Идею-смыл. Идеосмысл. Сформулирует и представит свои частные групповые интересы на «языке» этой идеи-смысла.

Может ли помочь здесь наш знакомый бородач из Трира? Скорее да, чем нет. Хотя созданная им в XIX в. «наука сопротивления и освобождения» превратилась в XX в. на значительной части земного шара в нечто вроде «социальной прокрустики»; произошло это не только потому, что от субъекта Маркс «ушел» к системе, но и потому, что эпоха была «объектоцентричной» и «материалистической». Ныне – иное, а потому чисто теоретически субъектный посыл Маркса имеет больше шансов, хотя человек полагает, а Бог (История) располагает, а потому практически место «социальной прокрустики» может занять этнокультурная или этноцивилизационная. Но «скорее да, чем нет» не связано со всем этим непосредственно. Речь о другом.

Выше уже говорилось, что Маркс создавал свою теорию и идеологию на основе комбинации элементов европейского наследия. Этот подход можно использовать в строительстве новой идейной системы. Например: субъектность, но индивидуальная, а не квазиколлективная, как в античном полисе; индивидуальная субъектность, но не христианская и вообще не религиозная и т. п. Разумеется, все это легче предложить, чем осуществить, но ведь и речь у нас идет не об осуществлении, а о принципах конструирования неких интеллектуальных систем и об уроках Маркса. А они во многих случаях дорого стоят; например, превращение