chitay-knigi.com » Политика » Экономическо-философские рукописи 1844 г. - Карл Маркс

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 45
Перейти на страницу:
class="p1">Всё, что у тебя есть, ты должен пускать в продажу, т. е. извлекать из этого пользу. Если я задам политико-эконому вопрос: повинуюсь ли я экономическим законам, когда я извлекаю деньги из продажи своего тела для удовлетворения чужой похоти (фабричные рабочие во Франции называют проституцию своих жён и дочерей добавочным рабочим часом, и это буквально так и есть), и разве я не действую в духе политической экономии, когда я продаю своего друга марокканцам (а непосредственная продажа людей, в виде торговли рекрутами и т. д., имеет место во всех культурных странах), – то политико-эконом мне отвечает: ты не поступаешь вразрез с моими законами; но посмотри, что́ скажут тётушка Мораль и тётушка Религия; моя политико-экономическая мораль и моя политико-экономическая религия не имеют ничего возразить против твоего образа действий, но… – Но кому же мне больше верить – политической экономии или морали? Мораль политической экономии – это нажива, труд и бережливость, трезвость, но политическая экономия обещает мне удовлетворить мои потребности. – Политическая экономия морали – это богатство такими вещами, как чистая совесть, добродетель и т. д.; но как я могу быть добродетельным, если я вообще не существую? Как я могу иметь чистую совесть, если я ничего не знаю? – В самой сущности отчуждения заложено то, что каждая отдельная сфера прилагает ко мне другой и противоположный масштаб: у морали один масштаб, у политической экономии – другой, ибо каждая из них является некоторым определённым отчуждением человека, каждая фиксирует некоторый особый круг отчуждённой сущностной деятельности и каждая относится отчуждённо к другому отчуждению. Так, г-н Мишель Шевалье упрекает Рикардо в том, что тот абстрагируется от морали. Но у Рикардо политическая экономия говорит на своём собственном языке. Если этот язык не морален, то это не вина Рикардо. Поскольку Мишель Шевалье морализирует, он абстрагируется от политической экономии; а поскольку он занимается политической экономией, он необходимым образом абстрагируется фактически от морали. Ведь если отнесение политической экономии к морали не является произвольным, случайным и потому необоснованным и ненаучным, если оно проделывается не для видимости, а мыслится как коренящееся в сущности вещей, то оно может означать только причастность политико-экономических законов к области морали; а если в действительности это не имеет места или, вернее, имеет место прямо противоположное, то разве в этом повинен Рикардо? К тому же и самая противоположность между политической экономией и моралью есть лишь видимость и, будучи противоположностью, в то же время не есть противоположность. Политическая экономия выражает моральные законы, но только на свой лад.

Подавление потребностей, как принцип политической экономии, с наибольшим блеском обнаруживается в её теории народонаселения. Существует слишком много людей. Даже существование людей есть чистейшая роскошь, и если рабочий «морален» (Милль предлагает объявлять общественную похвалу тем, кто показывает себя воздержанным в половом отношении, и общественное порицание тем, кто грешит против этого идеала бесплодного брака… Разве это не мораль, не учение аскетизма?), то он будет бережлив по части деторождения. Производство человека выступает как общественное бедствие.

Смысл и значение производства, имеющего в виду богатых, открыто обнаруживают себя в производстве, рассчитанном на бедных; по отношению к вышестоящим это выражается всегда утонченно, замаскированно, двусмысленно – одна видимость; по отношению к нижестоящим это выражается грубо, открыто, откровенно – сущность. Грубая потребность рабочего – гораздо больший источник дохода, чем утонченная потребность богача. Подвальные помещения в Лондоне приносят своим хозяевам больше дохода, чем дворцы, т. е. они являются в отношении приносимого ими дохода бо́льшим богатством и, значит, выражаясь на языке политической экономии, бо́льшим общественным богатством.

И подобно тому как промышленность спекулирует на утонченности потребностей, она в такой же мере спекулирует и на их грубости, притом на искусственно вызванной грубости их. Поэтому истинным наслаждением для этой грубости является самоодурманивание, это кажущееся удовлетворение потребности, эта цивилизация посреди грубого варварства потребностей. Вот почему английские кабаки являются наглядными символами частной собственности. Их роскошь показывает истинное отношение промышленной роскоши и богатства к человеку. Поэтому они по праву являются единственными воскресными развлечениями народа, к которым английская полиция относится по меньшей мере снисходительно.

Мы уже видели, какими многообразными способами политико-эконом устанавливает единство труда и капитала: 1) капитал есть накопленный труд; 2) назначение капитала в самом производстве – отчасти воспроизводство капитала с прибылью, отчасти капитал как сырьё (материал труда), отчасти как само работающее орудие (машина – это непосредственно отождествлённый с трудом капитал) – состоит в производительном труде; 3) рабочий есть капитал; 4) заработная плата принадлежит к издержкам капитала; 5) по отношению к рабочему труд есть воспроизводство его жизненного капитала; 6) по отношению к капиталисту он есть момент деятельности его капитала.

И, наконец, 7) политико-эконом исходит из предположения о первоначальном единстве того и другого как единстве капиталиста и рабочего; это – райское первобытное состояние. Каким образом эти два момента вдруг выступают друг против друга как два лица, это является для политико-эконома каким-то случайным происшествием, которое поэтому должно объясняться лишь внешними причинами. (См. Милля.)

Те народы, которые ещё ослеплены чувственным блеском благородных металлов и поэтому ещё поклоняются металлическим деньгам как какому-то фетишу, не являются ещё завершёнными денежными нациями. Противоположность между Францией и Англией. – В какой мере разрешение теоретических загадок есть задача практики и опосредствуется практически, в какой мере истинная практика является условием действительной и положительной теории, видно, например, на фетишизме. Чувственное сознание у фетишиста иное, чем у грека, потому что его чувственное бытие ещё иное. Абстрактная вражда между чувством и духом необходима до тех пор, пока собственным трудом человека ещё не созданы человеческий вкус к природе, человеческое чувство природы, а значит, и естественное чувство человека.

Равенство есть не что иное, как немецкая формула «я = я», переведённая на французский язык, т. е. на язык политики. Равенство как основа коммунизма есть его политическое обоснование. Это то же самое, что имеет место, когда немец обосновывает для себя коммунизм тем, что он мыслит человека как всеобщее самосознание. Вполне понятно, что уничтожение отчуждения исходит всегда из той формы отчуждения, которая является господствующей силой: в Германии это – самосознание, во Франции это – равенство, так как там преобладает политика, в Англии это – действительная, материальная, измеряющая себя только самой собой практическая потребность. Под этим углом зрения надо критиковать и признавать Прудона.

Если мы даже самый коммунизм – так как он является отрицанием отрицания, таким присвоением человеческой сущности, которое опосредствует себя с собою через отрицание частной собственности, – называем ещё не истинным, начинающим с самого себя положительным утверждением, а только таким,

1 ... 26 27 28 29 30 31 32 33 34 ... 45
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 25 символов.
Комментариев еще нет. Будьте первым.
Правообладателям Политика конфиденциальности