Я встаю на ноги спотыкаясь, подхожу к краю платформы и пытаясь взобраться на нее. Раны на теле изнывают от боли, но наконец мне удается подняться на холодный бетон.

Я оглядываюсь кругом. Несмотря на мое состояние и на все произошедшее, я не могу сдержать восторга при виде полумесяца в небе, освещающего крыши маленькой деревни внизу и чертово колесо на вертикальных фермах. Я улыбаюсь звездам.

Но это лишь краткий миг восторга; я устремляю взгляд к горизонту, на огромные жилые здания за пределами фермерских земель: Вертикали, вздымающиеся вверх к самому небу, высоко над окружающей их огромной массой лачуг бездомных; большие синие дождевые коллекторы на крышах и беспорядочное множество самодельных труб, подающих оттуда воду в каждую квартиру, напоминающее какое-то морское чудовище, обвивающее бетонного гиганта. Вертикали в зареве огня: город горит, в темное небо поднимаются огромные облака густого черного дыма.

Я стою в темноте, под яркой луной, глядя на город, в котором раньше жил. Наблюдая войну.

Даже отсюда, на расстоянии примерно четырех километров от города, слышны гул и рев пламени, видны густые облака дыма, клубящиеся в небе; высокое офисное здание обрушивается, от его падения земля сотрясается так сильно, что это чувствуется даже здесь.

«Слухи были правдой, – думаю я, не в состоянии оторвать взор от разрушенного города. – Идет война, и кто бы ни напал на Регион 86, они побеждают».

Нет времени думать о разрушенном городе, гибели людей, войне. Мне нужно продолжать двигаться, я должен спасти Рен.

Я бегу к деревне и по мере приближения узнаю эти места: именно здесь проходят восстановление Совершенные. Такие деревни начали выстраивать, когда радиация Красных зон стала уменьшаться, – тогда недвижимое имущество резко возросло в цене до миллионов монет, ведь тут можно было обрести пространство и свободу от массово переполненного города. У большинства Совершенных есть дом за пределами города, чтобы провести выходные или отпуск, – у самых зажиточных и по три – в то время как мы, Убогие, теснимся в арендованных квартирках на самых верхних этажах дешевых построек в криминальных районах.

«Знают ли эти Совершенные, что живут так близко к тюрьме?» – размышляю я, быстро передвигаясь по темным улицам.

Я стучу в дверь первого попавшегося дома, но долго не жду ответа, бегу к следующему, стучу кулаком снова и снова. Я жду, что кто-нибудь выйдет, но никого нет. Переходя дорогу, я спотыкаюсь обо что-то металлическое – слишком темно, чтобы разглядеть. Я звоню в дверной звонок, но он не работает, тогда я опять стучу до боли в костяшках, но так никто и не выходит.

Я подхожу уже к седьмому или восьмому дому, стучу разбитыми кулаками в деревянную дверь, и вдруг она отворяется вовнутрь, оказавшись незапертой. Я переступаю порог.

– Есть кто-нибудь? – кричу я, пытаясь привлечь к себе внимание жильцов. Я отлично понимаю, что если молодого человека в тюремной одежде, испачканной кровью, застанут снующим в таком дорогом доме, да вообще в любом доме, если уж на то пошло, то его сочтут угрозой, а я полагаю, любой Совершенный, владеющий домом таких размеров, устанавливает систему иммобилизации. Прямо сейчас у них есть полное право активировать ее, поэтому я снова кричу, давая понять, что не собираюсь их грабить.

Я делаю еще шаг, ожидая, что включатся автоматические фонари, или домашняя система охраны спросит меня, что я делаю в этом доме, – но ничего такого не происходит.

Я стою посреди огромного открытого пространства: комната, представляющая собой кухню, гостиную и столовую, объединенные в общую свободную зону. Дом чистый и абсолютно пустой – стерильный.

У них нет телевизора, нет даже проектора на 360 градусов, позволяющего рассмотреть себя со всех сторон. Но зато у них стоит «Погружение‑7» – система, позволяющая зрителю войти в сцену фильма, искать улики, если это детектив, или находить скрытые бонусы, если комедия. Система работает в сочетании с Линзой и встроена в дальнюю стену гостиной, но, кажется, она тоже без питания.

Я замечаю устройство КСО на кухонной столешнице и направляюсь к нему: с его помощью я смогу связаться с экстренными службами восемью разными способами. Я машу рукой перед куполообразным экраном, но он не реагирует. Пробую еще раз – экран не отвечает.

Я ору на тупой кусок стекла и металла – не потому, что он не работает, а потому, что теперь я точно знаю: питание отключилось не только в Аркане. Скорее всего, обесточен весь город, возможно даже, весь Регион – или весь мир. Я надеялся, что у богатых, с их резервными генераторами и солнечными накопителями, все же есть какой-то вид электричества, но, думаю, в глубине души, стоя на платформе и наблюдая горящий город, я понимал, что все безнадежно.

Я не могу спасти Рен. Я сомневаюсь, что и врачи смогут ей помочь без соответствующих технологий, а без энергии не работают и технологии.

Я глубоко и тяжело вздыхаю.

Должен же быть выход. Ну неужели ничего нельзя сделать! И вдруг из ниоткуда на ум приходят два слова: «яд дронов».

Поначалу я не вижу связи, но затем в голове возникают болезненные воспоминания: моя мама лежит в своей кровати, левой рукой перебирая пальцами, ее умирающие глаза бесцельно бродят по комнате, тонкая полоска пота на лбу и подбородке, прозрачная кожа, цепляющаяся за кости. Сложив руки вместе, она показывает жестами какие-то слова и фразы, в основном бессмысленные. Моя мама была глухой, поэтому дома все говорили на языке жестов. Для Совершенных это мертвый язык, потому что все они рождаются с идеальным слухом. Мама показывала мое имя, слова любви и просила прощения. Она умирала от какой-то непонятной болезни, возможно, нового гриппа, хотя правительство убеждало нас, что это нечто пришло не из Красных зон. Диагноз обошелся бы нам слишком дорого. Отец потратил все монеты на вызов врача, и к нашему дому прилетел дрон. Он взял пробы крови и слюны и провел анализы прямо перед нами. Диагноз был определен, и нас спросили, хотим ли мы его узнать. Мы сказали «да», и дрон сообщил, что это будет стоить пятьдесят монет, а лечение – еще двести. Само собой, вакцина Карантина, предотвращающая распространение вируса, была не только бесплатной, но и обязательной.

Именно мама убедила отца в том, что, покуда она получает лечение, вовсе незачем знать, что с ней. Я читал в глазах отца вопрос: «Что, если это что-то серьезное, неизлечимое? Что, если любое средство дрона лишь отсрочит неизбежное?» Но он просто улыбнулся и согласился.

Тринадцать дней спустя мама умерла.

Она продержалась тринадцать дней только благодаря тому лекарству, что оставил тогда дрон. Я не помню его названия, но в Вертикалях его называют «Пассив» [13]. Совершенные, подсевшие на «Побег», часто смешивали эти два препарата, чтобы продлить ощущения. «Пассив» замедляет работу сердца и дыхательной системы, а также субъективные восприятия потребителя, существенно замедляя время. «Пассив» ввел маму в некое состояние гибернации, замедлив для нее все, даже убивающую ее болезнь.