Проснулся я за полдень. С Вестейном ничего страшного не случилось. Швы не разошлись, кровь не пошла, лихорадка не началась. Ида принесла нам завтрак, ели мы в такой тишине, что казалось — кого-то хороним. И скоро я понял — кого.

Когда мы остались вдвоем, я спросил у Вестейна:

— И что теперь?

— Что теперь? А что может быть? Ты думаешь, князь будет разговаривать с теми, кто едва не зарезал его брата?

— Его брата? — глупо переспросил я.

— Торгейр, князь Веллирхейма, мне молочный брат, — ответил Вестейн устало. — Я Бога молю, чтоб он в гневе не начал воевать с Лайей, когда узнает.

— Что ж он тебя так отпустил? — возмутился я. — Без охраны, без посольства, почти без полномочий, наконец!

— Прав был. Если б можно было договориться, были бы послы потом. А так — деньги и кровь тратить?

— Постой, — сказал я упрямо, словно Вестейн все еще чего-то не понимал, словно ему нужно было объяснить. — Постой, они же этого и хотели. Дом Ойсина. Им не нужно было убивать тебя. Им нужно, чтоб ты уехал из Аврувии. Им нужен союз с Барком.

— Они этого добились, — ответил Вестейн твердо.

— Они тебя запугали? — спросил я.

Вестейн рассмеялся:

— Они мне объяснили. Если они — лучшие люди в вашей стране и думают только о собственной утробе, если готовы разорвать страну на части, то вы — смертники. А если верите своим аристократам — смертники вдвойне. Как бэрсы. Говорить с вами — бессмысленно и опасно. — И, помолчав немного, добавил: — Все, что я могу сделать, — взять тебя в Веллирхейм. Не увидишь, как асены будут грызть друг другу глотки.

— Спасибо, но я, наверное, не смогу. Тут слишком много моего.

— Тогда прощай.

Я не стал объяснять, что не могу ни с кем проститься навсегда. Что каждого потом могу позвать и он придет ко мне в гости, живой или мертвый. Именно поэтому, уходя, я ни разу не обернулся, не искал в окнах серого пятнышка, которое могло бы быть Идой.

Вскоре меня обогнал один из светлоголовиков, но не соизволил заметить и прошел мимо. Я мог поспорить, что он направляется в дом кузины. Что ж, пусть среди всеобщего разброда хоть кто-то будет счастлив.

Дома слуги накинулись на меня с вопросами. Я вместо ответов погнал их всех прочь из города. Весна, в поместье каждые руки на счету.

Голова снова болела невыносимо. Я забрался на чердак, подальше от суеты и шума, свернулся клубком, как собака, и уснул.

КАЙРЕН

Аристократкам не делают предложения. Асенская аристократка не вещь, которой можно назначить цену и купить. Она сама выбирает себе мужа и судьбу. Она посылает своему избраннику голубя. Это означает — «я хочу быть твоей». Если ты согласен, пошли богам вестника, пусть они знают, что я принадлежу отныне не им, а тебе.

И, к слову сказать, аристократкам редко отказывают. Такой человек, по преданиям, не будет знать в жизни счастья.

Аристократка может выбрать в мужья наследника Дома или безродного проходимца, ночующего в гостиницах. Она вольна.

Что- то подобное я должна была сказать Вестейну. Но, разумеется, я ничего подобного не сказала.

— Кай, я — редкая сволочь, — сообщил он, баюкая раненую руку. — Я провалил в дерьмо все, что велел мой князь, и должен теперь броситься на свой меч. А я пытаюсь усладить похоть и уладить паскудные сердечные делишки. Как это называется по-асенски? По-тардски это не произнести.

— По-асенски это называется «асен», — рассмеялась я. — Свобода выше долга, помнишь?

— Рад, если ты еще можешь играть словами. А я, прости, сегодня некуртуазен. Хочу тебе сделать очень недостойное предложение. Убежишь со мной?

Я потеряла дар речи. Вот уж не думала, что у него все будет так серьезно. Бедняга! Интересно, что останется от его решимости, когда он узнает о Лейве?

Вестейн меж тем понял меня по-своему и продолжал поспешно:

— Пожалуйста, потерпи, не оскорбляйся. Не будь оскорблена. Просто как представлю, что ты здесь остаешься, в клубке этом гадючьем, меня такой страх берет… Энгус мертвый уже, а теперь…

И сбивчиво, отчаянно путаясь в асенском, пересказал мне их с кузеном вчерашние похождения. И закончил твердо:

— Если ты не уедешь, я тоже не уеду. Больше мне на свете делать совсем нечего. Я понимаю, это родина твоя, но она гниет и воняет. Никто их тех, кто здесь останется, чести не сбережет.

Я поняла — нашего бравого тарда пора спасать. Взяла его руку в свои, поцеловала ладонь. И подумала: «А ведь мне в Аврувии тоже делать нечего. Дразнить Тейю? Утешать отца и кузена? Выйти наконец удачно и почетно замуж? Нет, все, что можно было прожить здесь, я уже прожила. А уехать в Империю все равно что родиться заново».

— Вестейн, кто я такая, чтоб отшвырнуть любовь самого благородного человека в Империи, словно ветошку? Так хочет жизнь. Можешь меня похитить, на помощь звать не буду. Только…

Я хотела сказать: «У меня был любовник. Ты сможешь это пережить?» — но вдруг поняла, что спрашивать не нужно. Он просто не услышит, не поймет. Ему никогда не нужно будет ничего мне прощать. Как и моему отцу.

Я сказала:

— Только ты же знаешь, я не сирота. Мне нужно все рассказать отцу. Дай мне время до завтра.

Он вздохнул:

— Конечно, конечно, Кай, любимая моя. Но до завтра только. Здесь все опаснее. Да и не вытерплю я дольше. Видишь, до чего я дошел — говорю такое девушке и не стыжусь.

— И не стыдись. И не говори. Я и так все знаю. Веришь?

— Верю.

— А поцеловать тебя можно?

На крыльце я встретила младшую церетку. Она не ответила на мой поклон, но, уходя, я все время чувствовала спиной ее взгляд. По-моему, она подслушивала под окном.

ИВОР

Человек не создан благородным. Для того чтобы не совершать подлостей, ему приходится надевать на себя ошейник с шипами.

Человек не создан для счастья. Он достигает счастья ценой неимоверных усилий и жертв и всегда лишь на мгновение.

Но и для истины человек тоже не создан. Для нее он всегда слишком слаб.

Сон прошелся по моей памяти как губка. К утру я не знал уже, за что убили Энгуса, кто ткнул ножом Вестейна и вообще за что и против кого я сражался этой весной. Цепочка, которую я с таким трудом звено к звену складывал, рассыпалась и забылась.

Только дома мне не сиделось. Какой-то страх гнал меня прочь, хоть я не помнил уже, от чего убегаю.

Я пошел в город, толкался на рынке, стоял на мостах, глядя на воду, и раз за разом прокручивал у себя в голове всю историю. И мне делалось все страшнее и страшнее.

Вчера Ивэйн, отец Энгуса, должен был вспомнить все свое недолгое покровительство посланнику Веллирхейма, свою вражду с Домом Ойсина, слухи о том, что Дом Ойсина ведет дела с тардами из Барка. И сейчас все зависело от того, как быстро Ивэйн поймет, что Ойсин убил его сына, чтобы замести следы.