– Все нормально, – без рыка и лязганья отвечаю я, не уточняя, что в моем случае «нормально» значит «с разнообразными малоприятными приключениями». – А откуда ты знаешь мой телефон?

Едва спросив, ужасаюсь: черт, черт, черт! Он подумает, что я не рада его звонку!

– Это общий номер санатория плюс добавочный «13», – объясняет Саныч. – Вы ведь живете в бунгало номер тринадцать.

Голос у него твердый и ровный, как рельс, но я слушаю, затаив дыхание, и угадываю в конце фразы вопросительный знак. Он воздушный, легкий, едва уловимый.

Поскольку Саныч знает, где я живу, под вопросом не номер домика. Он хочет знать, живу ли я в тринадцатом бунгало с мужчиной, который меня встречал.

– Не мы, а я, – поправляю я нарочито небрежно. – Я одна тут живу, совершенно одна. Хотя нет, вчера я завела собаку.

– Какую? – в голосе Саныча угадывается радость – тоже легкая, воздушная, едва уловимая.

Должно быть, он любит собак.

– Замечательную, – говорю. – Вот увидишь, она просто прелесть.

Я замолкаю и напряженно вслушиваюсь в невнятные шумы на линии.

Фактически я пригласила Саныча в гости. Поймет он это или нет? А если поймет, то примет ли мое приглашение?

За десять секунд тишины обзавожусь парой седых волос.

Наконец голос-рельс гудит:

– Как насчет завтра?

– Согласна! – слишком поспешно для уважающей себя девушки отвечаю я и, спохватившись, свободной от трубки рукой колочу кулаком по лбу.

Вот же глупая, не могла тоже выдержать театральную паузу!

– Тогда до завтра, – подводит итог беседы Саныч и, еще секунду помедлив, желает мне доброй ночи.

– До свидания! – оживленно прощаюсь я.

И затем с полчаса пристрастно анализирую разговор, в котором словам было тесно, а чувствам просторно.

По всему выходит, что Санычу я интересна, и он мне тоже (мягко говоря).

После ужина недолго гуляю по парку с Лариской и Белкой. Чувствую себя прекрасно, но тороплюсь лечь спать: очень хочется, чтобы поскорее наступило завтра.

Почему-то я решила, что Саныч ранняя пташка, и жду его начиная с шести утра.

В шесть его нет, в семь нет, в восемь – тоже нет.

В половине девятого глотаю пшенную кашу с приправой из непролитых слез, прекрасно понимая, что это очень глупо. Саныч ничего мне не обещал. Он дал понять, что приедет, но не назначил время встречи. И не намекнул, что мы будем делать.

Я строго цыкаю на воображение, порывающееся раскрашивать мыльные пузыри.

– Чего грустишь? Не грусти! – зычным криком подбадривает меня седой дедуля.

– Зачем хрустишь? – эхом вторит ему лысый старче. – Береги зубы смолоду! Кашку ешь, она полезная!

– По какому лезвию? – переспрашивает седой.

И, не дождавшись ответа, орет на весь зал:

– Девушка! Нам приборы не положили, одного ножа не хватает!

– У меня все есть, спасибо, не беспокойтесь!

Я пытаюсь успокоить похвально галантных, но огорчительно глухих старцев, но поздно, они уже бушуют вовсю.

– И бумажных салфеток нет! – возмущается лысый.

Клеймить позором работу местного общепита – его любимое занятие.

– И цветочек в вазе не поменяли, наша розочка увяла!

– Обидели нашу козочку! – подхватывает седой, по-отечески щекоча меня под подбородком.

Кормящиеся за другими столиками привычно веселятся, наблюдая очередное шоу старых скоморохов. Теперь я понимаю, что чувствует зритель в цирке, когда его неожиданно вытаскивают на арену и превращают в непрофессионального клоуна.

Встаю из-за стола, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не укусить шаловливые пальцы седого деда:

– Спасибо, я наелась.

– Нормально оделась! – кричит мне вслед лысый клоун. – Хорошая юбочка, так и ходи!

Выбегаю из столовой, едва не сбив у двери тумбу с расписанием экскурсий.

Трогаю свои щеки – сейчас они по всем статьям должны быть похожи на разогретые летним солнцем тугие помидоры. Фу, как стыдно!

Короткую юбочку, приглянувшуюся дедуле, я напялила в специальном расчете на встречу с Санычем, и теперь чувствую себя в ней полной дурой.

Что за глупое кокетство? Мини-юбка на инвалидке – это как седло на корове.

Мне, правда, казалось, что шерстяные колготки скрывают неровности оперированного бедра, но хромать-то я не перестала и, стало быть, в попытке быть хоть немножко женственной выгляжу просто жалко.

Злые слезы переполняют глаза, выкатываются на помидорные щеки, и в этот момент я замечаю темно-зеленый джип.

Он катится по аллее целеустремленно и с грозным рокотом, как мяч в боулинге.

– А, ч-ч-чеерт!

Я понимаю, что переодеться в джинсы уже не успею, и рукавом промокаю глаза и щеки.

Болоньевая куртка совершенно не гигроскопична. Джип останавливается в метре от меня, а я запрокидываю голову в глупой надежде, что солнышко живо просушит мокрые разводы на моей физиономии. Потом соображаю, что со стороны это выглядит так, будто я заносчиво задираю нос, и опускаю голову.

Тоже плохо: теперь я смотрю исподлобья.

«Ай да Маша, – сердито шепчет мой внутренний голос. – Умеешь незабываемо встретить!»

Я снова краснею (куда еще?!) и нервно одергиваю юбку.

Темно-зеленый джип плавным движением открывает дверь со стороны пассажира.

Пауза.

Наконец до меня доходит, что это приглашение, и я ковыляю к машине.

– Утро доброе? – не глядя на меня, произносит Саныч.

Значит, заметил мои мокрые глаза и щеки.

– Ага. Но, кажется, дождик начинается, – бормочу я, как поросенок Пятачок в мультфильме про Винни-Пуха, и шмыгаю носом.

– Прогноз хороший, – говорит на это Саныч и мягко посылает джип в галоп.

– Куда едем? – спрашиваю я, стараясь голосом не выдать беспокойства.

Я сильно сомневаюсь в том, что правильно одета для романтического путешествия, и очень сожалею об оставленных дома джинсах.

– В город, – отвечает Саныч. – Не волнуйся, ненадолго.

То есть он все-таки заметил, что я волнуюсь.

Делаю вид, будто абсолютно довольна окружающим миром и своим местом в нем. Поскольку Саныч молчит, развлекаю себя тем, что показательно любуюсь картинами природы, но постепенно втягиваюсь и в самом деле получаю удовольствие от того, что вижу.

Плотная стена леса вдоль дороги похожа на барельеф из ценных цветных металлов: здесь бронза, медь, золото – их чистые теплые цвета дополнены тусклой зеленью патины. Если бы не рык мотора, наверное, слышен был бы мелодичный перезвон металлических листьев. А буро-коричневые стволы деревьев походят на тронутое ржавчиной железо.